Людмила Астахова - Дары ненависти

Этот берег Лиридоны был пологий, песчаный. По нему всегда было так удобно спускаться. Сбегать в жаркий летний полдень, чтобы сразу плюхнуться в прогретую солнцем воду. Вспугнуть стайку мелких рыбешек, а потом, уже отталкиваясь руками, по дну доползти до глубины.

С помощью ролфийских мечей и копий шуриа неумело построились в шеренгу. Лицом к их опустевшей деревне, к черному столбу дыма, к тому самому высокому сотнику, который именем нового князя чинил расправу. Он вынул из седельной сумки свиток с приказом, чтобы зачитать приговор:

– За укрывательство разбойников и убийц и помощь оным пищей и водой все жители селища, именуемого Резарта, то бишь в переводе Золотой Луч, приговариваются к смерти. Имущество: скот, строения и наделы – отходит под княжью руку по закону. Это понятно?

Шуриа молчали. Они знали, на что шли, когда подкармливали бойцов «Рилинды» [21], когда лечили их раны и отдавали им своих лошадей. Мало кто в селище верил, будто у рилиндаров выйдет что-то путное. Плетью-то обуха не перешибешь. А ролфи – это сила.

Отец все время твердил, что добром такая помощь не кончится, что они все здесь на лягушачьих правах [22], и вообще надо помнить, для чего Джезиму шуриа. Но кто его слушал? Всем хотелось сделать «хоть что-нибудь», и по всему выходило, что только одни рилиндары и делали: вырезали ролфи целыми деревнями, жгли их заживо в хатах, травили колодцы. Чтобы, значит, земля горела под ногами подлых захватчиков. Она и горела, еще как горела. Но и ролфи не сидели сложа руки. Вот как сейчас.

– Отцы вашего народа подписали договор с Князем, – напомнил ролфи. – И мы блюдем его букву и дух, в то время как шуриа убивают нас в спину.

Их женщин и детишек не щадили тоже. Особенно смесков, тем более прижитых по согласию. Их ненавидели сильнее, чем захватчиков.

А не дашь рилиндарам хлеба, не накормишь их лошадей, не укроешь в подполе, так запишут в предатели, и тогда хоть на Шанту беги.

Еще говорили, что под черно-красными знаменами «Рилинды» ходят тысячи бойцов и они, в случае чего, придут и помогут. Многие верили.

Но когда Резарту окружили ролфи, то сразу как-то стало понятно – никто не спасет, никто и пальцем не пошевелит ради кучки селян.

– Закон Ролфи суров, но справедлив. Он гласит: «Клятвопреступник повинен смерти». И еще «Покровитель убийцы умрет, как сообщник». И да будет так.

Сотник спрятал бумагу обратно и махнул своим людям рукой, приказав начинать казнь. Сначала шуриа вязали руки за спиной, потом вели в лодку, где связывали ноги. На середине реки их просто перекидывали через борт. И так по очереди. Лодок было всего две – одна дяди Соришо, другая вдовы Азэлл, – поэтому дело двигалось медленно.

По странной случайности она осталась последней. Последней шуриа по этому берегу Лиридоны.

– Смотри-ка, девка ничего так. Может, позабавимся сначала? – деловито предложил один из ролфи, приподнимая ее за подбородок, чтобы лучше разглядеть лицо.

– Перестань!

Командир пребывал в дурном расположении духа и собирался исполнить свой долг до конца, не отвлекаясь на всякие глупости.

– Не, ну чего добру пропадать?..

– Я что-то непонятно объяснил, ир-Олсидж?

Сотник сощурил светлые, цвета голубоватого льда глаза, и губы его сжались в ровную прямую линию. Минуту, не больше, он рассматривал подчиненного с головы до ног, но этого хватило, чтобы тот утратил весь пыл.

– А я что? Я ничего.

Девушка ударилась плечом, когда воин швырнул ее на дно лодки. Но было не больно.

«Прощай!» – крикнул ей дух кривой ивы.

«Прощай!» – всхлипнула дядюшкина лодка.

«Здравствуй! – шепнула Лиридона, затекая вместе с водой в легкие. – Не бойся, Джойана, теперь я пребуду с тобой».

И тогда она словно очнулась от долгого сна.

«Я не хочу умирать!!!»…

Дух струился по лицу, тек по лбу и щекам тонким слоем, омывая со всех сторон, словно стеклянная маска, ледяная и мокрая. А какая ж еще может быть река в апреле? Лиридона хотела поговорить, и другого способа у нее не было.

«Ты звала меня, дитя Шиларджи?»

В желудке сразу стало как-то холодно, будто Джона наглоталась речной воды. Случилось невероятное! Природный дух сам заговорил с ней, с неумелой и неученой полукровкой. А ведь даже Нама отказывалась принимать жертвы.

«Неправда. Она любит тебя и помнит о тебе».

Бесстрастное журчание звучало у шуриа прямо в голове. Джона застыла в прохладных объятиях реки. Как дитя в материнских руках. Раньше так бывало, только если лечь прямо на траву в летний полдень. На одном из пологих холмов Янамари, что окружают поместье. Земля грела, дарила успокоение и любовь своей посвященной.

«Вы все мои дети, вы все со мной, и раньше, и ныне, и всегда», – шептала река на разные голоса, и Джоне чудилось, будто она плывет в потоке среди множества прозрачных силуэтов мужчин, женщин и детей. Единственная – из плоти и крови.

«Да. Они все со мной. Они – мои любимые чада».

Где-то рядом была Хилини, та самая женщина-шуриа, чьим погребением леди Алэйа занималась перед отъездом из Янамари в столицу. Джона не видела ее, но точно знала – Хилини счастлива. Она вернулась домой, стала неотъемлемой частичкой Джезима, призрачной плотью его.

Но графиня пока не хотела присоединяться к своим сородичам, схороненным в водах Лиридоны за сотни и тысячи лет. Совсем не хотела, нет.

«Тяжело мне, дитя Шиларджи, тяжело. Слишком много неприкаянных душ. Тех, кто брошен и покинут, кто забыт и наказан без всякой вины. Их так много и становится все больше и больше».

Ощущение холода на лице стало нестерпимым, казалось, глазные яблоки замерзнут под лоскутками век и станут кусочками льда грязно-синего цвета. А потом все исчезло – дух Лиридоны покинул Джойану.

И та сразу же пришла в себя: с кляпом во рту, связанная по рукам и ногам… Нет! Хуже! Завернутая в плотную ткань, словно в кокон, до полной неподвижности..

Пахло гнилым деревом, тухлой водой, рыбой и грязными человеческими телами, твердый пол под спиной плавно покачивался, из чего Джона заключила, что находится в трюме речного судна.

«Эй! Змеища! Ты там живая?! – заполошно верещал призрак Эйккена. – Отзовись, ради Оддэйна! Хоть знак подай…»

«Живая… кажется… Где я? Что случилось? И не кричи, пожалуйста. У меня и так голова болит».

На затылке вспухала шишка размером, пожалуй, с кулак. Кто-то вложил в удар весь жар души, не иначе.

«Кто же это меня так… «любит»?»

Дед-пращур молчал, но в его молчании содержалось столько удовлетворения, что Джоне стало совсем неуютно. А вдруг это наемники эсмондов? Хуже быть не может. Не зря последние несколько дней леди Янамари старалась нигде не показываться в одиночестве. За ней следили, в том не могло быть никаких сомнений. Диллайнское волшебство, оно неуловимо, как совиный полет по ночному лесу – тихое, бесшумное движение или легкое касание чуть влажного февральского ветра. Непосвященный никогда не догадается, что на него уже расставлены капканы.