Window Dark - Время Красной Струны

Когда подошва со скрипом опустилась на первую ступеньку, в лицо метнулся тёмный мохнатый клубок. Испуганно отпрянув, я увидел, как перед моим носом покачивается вздёрнутый бельчонок.

Волшебные слова мигом потухли. Руки вцепились в железную проволоку, убегавшую за навес, чтобы вырвать её с корнем, чтобы освободить зверька, которого спасти так и не удалось, но пальцы лишь безвольно скользили по медной глади.

У каждого времени свои законы. Даже если время весьма скоротечно, и его секунды норовят ускользнуть с рабочего места как можно скорее. Но пока последняя из них ещё не растаяла, законы действуют, и отменить их никто не может.

Закон равновесия…

Ну почему, как только начинаешь строить дорогу в неведомое, ловко ускользая от путей, предначертанных остальным, кто-то получает право на подсказки? Почему, как только вручишь помощникам невероятные силы и возможности, тут же появляются те, кому дано право бороться и искать? Как только реализуешь право на необратимый поступок, сразу является кто-то, считающий своим долгом взять чужую боль на себя?

Но число подсказок не безгранично.

Да и стоит ли бояться подсказок? Ведь они — это цена за время, теряющее обыденный смысл в накопителях, пятнадцать из которых уже вовсю превращают часы в километры?

Пускай сначала отыщут подсказки, пускай проникнут в их скрытый смысл, пускай пытаются бороться. Этого не отменить и не предотвратить. Это цена за Красную Струну, без которой не очнуться от коварного забытья.

Спасение в том, что подсказки не кажутся реальными. Спасение в том, что собственных дел у изыскателей обычно бывает достаточно много, чтобы не оставалось времени лезть в чужие. Ничего не делать гораздо легче, чем искать, и уж намного проще, чем бороться.

Но если ты всё же влез, не обессудь, дружок, когда в самой обычной вещичке, которую сжимают твои руки, притаилось нечто такое, что тебе вряд ли понравится.

Если ты, конечно, успеешь его почувствовать.

В груди ходили тоскливые волны. Ну почему за один миг всё может обернуться такой поганью? За что, спрашивается, боролся? За что бился с целым отрядом? Можно ли чувствовать себя героем, если твой подвиг оказался бесполезным?

Я сжал тельце бельчонка посильнее, но оно не поддалось, словно окаменело. Только тогда до меня дошло, что пальцы обхватили…

Всего лишь чучело! Такие бельчата продаются за полторы сотни. И котята! И выглядят совсем, как настоящие. Такие же пушистые, такие симпатичные. Прелестный такой подарочек на Новый год или день рождения.

На лице заиграла улыбка. Что, салабончики, удалось вам снова словить бельчонка? Как бы не так! Улыбка разгоралась сильнее, но вдруг потухла, словно костёр под проливным дождём, когда я увидел вытаращенные от испуга глаза Кольки Сухого Пайка.

— Ты что, Куба, — донёсся его свистящий шёпот, — совсем ошизел.

Он перебрасывал взгляд то на меня, то куда-то наверх. Я проследил, куда уходит проволока, и тут же выпустил фальшивого бельчонка из рук. Не просто на проволоке подвесили чучело, на электрическом проводе, вырванном из общей вереницы, натянутой от столба до столба, словно струны гитары.

Чучело врезалось в косяк, и во все стороны брызнули фиолетовые искры.

А проводок-то наш под напряжением! Я оцепенел, я в непонятках таращился на пушистый комок, постреливающий сверкающими брызгами. По всем законам физики я теперь должен корчиться в электрических судорогах, не в силах выпустить коварный провод. А Сухой Паёк должен бегать по округе, разыскивая длинный сухой шест, чтобы отцепить меня от токопроводящего материала, как это нарисовано на жёлтых страницах учебника по гражданской обороне. Но не понадобился шест, спасло меня какое-то чудо.

Я не мог сдвинуться с места, содрогаясь то от ужаса, то от радости. А потом догадался! Ай да, дед с бабкой. Провели меня левым проходом мимо трансформаторной будки. Не побывай я на той стороне, служил бы сейчас примером неосторожного обращения с электричеством. И рассказывали бы обо мне: «А в прошлой смене, пацаны, вот прямо здесь одного мудака током долбануло!»

В тихий час я приложил все усилия, чтобы заснуть. Казалось, чуть провалюсь за туманную грань, сразу возникнет дед и, шурша «Комсомолкой», объяснит все загадки, да подскажет, что же мне делать дальше. Но, как назло, не спалось. Сна ни в одном глазу! Весь час проворочался с боку на бок в тяжких раздумьях. И лишь когда с постели вскочил, вспомнил.

«После обеда!»

Эрика! А если ждала она меня за корпусом, как договаривались? А если обиделась она на меня безвозвратно? А если не захочет больше ни слова сказать? Чудесно ускользнувшая смерть казалась мне на фоне теперешних мрачных мыслей сущим пустяком.

С Эрикой я столкнулся в столовой. Нет-нет, я сам бы вряд ли решился приблизиться. Но она уже издали замахала рукой, и я на ватных ногах двинулся к ней.

— Слышишь, Куба, — шепнула она, посмотрев по сторонам, — приходи к качелям возле пятого отряда.

И всё! Упорхнула! Так ждала она меня после обеда или не ждала?

А если ждала, то где?

Ну ты, Куба и тормоз! Я аж покрылся красными пятнами от смущения. «После обеда!» А где, дурак этакий, ты назначил, чтобы встретиться после обеда? Это для тебя, чудило, что «после обеда», что «вместо тихого часа» звучит одинаково. А Эрика могла понять и так, что во второй половине дня.

С одной стороны, меня трясло от ликования, что никакой катастрофы не случилось. С другой, было немного обидно. Хотелось, чтобы Эрика ждала меня в тихий час. Хотелось, чтобы переживала. Хотелось, чтобы на полднике она тихо спросила меня: «А почему ты не пришёл, Куба!» И я тогда, испуганно вытаращив глаза, как это умеет делать Сухпай, прошепчу: «Вожатая сидела в палате весь тихий час! Следила по приказу Электрички!» И Эрика тогда понятливо кивнёт, а потом улыбнётся.

Но ничего этого не было!

Однако… А чего ж я расстроился-то так? Ведь кто меня ждёт у качелей пятого отряда? Теперь оставалась лишь одна забота: сделать так, чтобы Говоровская не потащилась вслед за нами.

Последнее решилось просто. После полдника я не стал вставать в строй, а сразу рванул будто бы на футбольное поле. Может быть, Говоровская туда и отправилась, дабы разыскать меня. Я у неё потом так и не спросил.

От пятого отряда до медпункта рукой подать. Только медпунктом его никто не называл. Когда я впервые появился в лагере, он уже носил звучное прозвище «изолятор». Оно словно само ложилось на язык и отметало иные варианты.

Нам везло. Из окна, смотрящего на нас, задумчиво таращился Пашка-фотограф.

— Привет, Пахан! — завопил я и подтолкнул Эрику вперёд. — Давай, Элиньяк, тебе легче договориться, ты с ним из одного отряда.