Window Dark - Время Красной Струны

Снова пауза, за которую кивнули не только старички.

— Попрошу каждый отряд выбрать представителя, — объявила директриса. — И попрошу не задерживаться. Если в течении минуты на сцене не окажется представителя, данный отряд в игре не участвует.

Как только смолкли последние слова, стена за сценой озарилась из какого-то скрытого источника. Полуобсыпавшиеся горн, барабан и красный галстук бесследно исчезли. Теперь взорам народа предстала картина в фантасмагорическом стиле. Внизу расстилались зелёные, переходящие друг в друга холмы. К бледному небу взметнулись чёрные башни замков. А по небу, скручиваясь изящными арабесками, протянулись семь разноцветных полос. Словно злобный великан разодрал радугу.

Взгляд пробежался по лентам.

Фиолетовая была ниже всех, вившись по чёрным башням. Острые шпили служили громоотводами, перехватывая грозные молнии, срывающиеся с извилистой глади. Чуть выше протянулась тёмно-синяя. По ней вышагивал странный народец с увесистыми котомками. Если бы кто-нибудь из этой толпы вздел руки, то без труда дотронулся бы до голубой ленты, спускающейся к головам с разноцветными волосами. По лазурному полотну катились серебрянные шары. Изредка меж них проскальзывали глобусы, среди которых я отметил один — абсолютно чёрный, на котором проступала золотая сеть меридианов. Зелёная лента скрутилась в петлю. Один конец ленты падал в замковые дворы, другой взмывал к потолку, как самолёт вертикального взлёта. С петли соскальзывал состав из десятка вагончиков. Но за пассажиров не стоило опасаться, так как они падали на ярко-лимонный бугор — частичку ленты жёлтого цвета. На ней росли сверкающие рощи. Деревья походили на пальмы, отлитые из золота. Выше них протянулась оранжевая спираль, на которой танцевали громадные снежинки. И у самого потолка виднелась кровавая полоса, пронзавшая циферблат старинных часов.

Перед удивительной картиной белели семь трубок, изогнутых полукругом. Словно неведомые силы, высосав из радуги все краски, снова разрешили ей собраться в изначальную дугу. По матовой поверхности расплескались бледные отблески янтарного света. Но взгляд соскальзывал с трубок и старался не замечать красочную картину. Взгляд замирал на столбе серебристого света, в котором древней беспощадной валькирией стояла директриса.

Вот рядом с ней возник тёмный силуэт. Кто-то уже отважился принять участия в игре, чьи правила казались пока зловещей загадкой.

Я сидел с краю, потому что пока народ занимал лучшие места, кто-то, не покладая рук, таскал аппаратуру. В бок дружно запихали.

— Давай, Куба, — донёсся сводный хор голосов. — Иди быстрее. Ты лучше всех в высоту прыгаешь. И на футболе тоже.

Честно говоря, возражать не хотелось. Удивительная картина манила, звала рассмотреть её во всех подробностях. Я поднялся, пожал плечами и затопал к сцене. Взобравшись по ступенькам, я заметил, что человек пять уже успело тут оказаться раньше меня. А в спину кто-то затравлено сопел, намекая, что не следует загораживать дорогу умным людям.

— Займите места, — распорядилась Электричка, и на сцене вспыхнули голубоватые окружности, меж которых протянулись серебряные линии, очертив равносторонний восьмиугольник, центром которого была директриса.

Я шагнул на ближащее пятно, на соседнем примостился Алик Басаров из отряда Эрики. Напротив меня обнаружилась знакомая рожа. Тот самый пацанчик из шестого отряда, у которого я ловко перехватил так и не доставшийся мне режик. Он тоже узнал меня, осклабился и просвистел: «Встаньте, дети, встаньте в круг…», показывая, что нисколечко не боится.

Место моё удачным не назовёшь. Не догадавшись подсуетиться, я оказался ближе всех к подозрительному флагштоку. Доски возле него потемнели и вспучились. А верхние ступеньки правой лестницы, по которой никто не рискнул подняться, покрылись зеленовато светящейся плесенью. Подняв голову, я воззрился на флаг. При полном отсутствии ветра, он не обвис безвольно, а продолжал плескаться, будто там, у потолка, кто-то обдувал его потоком от далеко не слабого вентилятора. В отличие от картины рисунок флага не угадывался даже отсюда. Крест ещё смутно проступал, а вот ангел будто бы испарился, оставив нас на откуп тёмным силам.

Тело мелко тряслось от волнения. Захотелось сесть. Выругавшись, я переступил с ноги на ногу, надеясь прогнать предательскую дрожь. Шестиотрядник оттопырил губень и презрительно выдул воздух, затем подмигнул, и я отвернулся, словно не заметил.

— Все отряды уложились, — кивнула Электричка, довольная такой расторопностью. — А теперь представьте, что вы в лесу.

Картина семи лент погасла, словно кончилось кино. А сцена озарилась зелёным. Мне показалось, что воздух пропитался отблесками морских волн, что каждая пылинка превратилсь из серой в травянистую. Ноздри защекотал удивительно знакомый запах.

— О! — ухмыльнулся Серёга из второго отряда, тот, который мог выжать двухпудовую гирю не меньше тридцатника, — так ведь не листьями, баксами потянуло.

— Деньги не пахнут, — отрезала представительница первого отряда и гордо вздёрнула нос.

Никто не возразил, но пахло как раз деньгами. Мне как-то давали понюхать купюру с генералом Грантом, и запах, который сейчас витал над сценой, я бы ни с чем не перепутал.

— Тем не менее, играть будем на деньги, — возвестила Электричка, заманчиво улыбаясь.

— На зелёные? — удивилась малявка-восьмиотрядница.

— На зелёные, — милостиво кивнула директриса, — на лагерную валюту.

Лагерная валюта исконно была зелёного цвета. За участие в спортивных конкурсах, выставках и прочей лабуде выдавались красивые такие бумаженции, похожие на доллары. Только вместо американских знаменитостей в овале рисовали эспланаду. Польза от этих бумажек наблюдалась только в предпоследний день смены — на фестивале. На нём валюту можно было заработать песнями да плясками. Или загадками. А после подходишь к киоску и отовариваешься. Есть у тебя десять условных единиц — получаешь печеньку, а если пятнадцать, то и пряник. Кроме съестного валюту меняли на ручки, наклейки с «Покемонами», блестящие шарики. Если капиталец подобрался солидный — единиц так в двести — ты мог получить и водяной пистолет. А на верхней полке за две с половиной тысячи красовался огромный радиоуправляемый гоночный автомобиль, так и не доставшийся никому ни в первую, ни во вторую смену. Столько деньжищ не заработал бы никто, хоть вылизывай языком лагерную территорию с утра до вечера. У самых наворотистых скапливалось к концу смены по пятьсот-шестьсот. Меня не назовёшь любителем самодеятельности, поэтому мой капитал никогда не превышал двухсот лагерных гринов, полученных за победы в футбольных баталиях. Все деньги я проедал и радовался. По мне килограмм конфет — награда, куда более полезная, чем все эти алюминево-золочёные кубки, которые всё равно тебе не отдавали, а оставляли для будущих поколений.