Анастасия Вихарева - Кому в раю жить хорошо...

Догадка оказалась настолько неприятной, что Манька покрылась холодной испариной, с трудом справившись с собой. Она вспомнила об избах: мудрые избы болели гораздо серьезнее, чем она думала. Болезнь управляла не телом, а сознанием, которое у изб тоже было. Не такое, как у человека, скорее, как у водяного, у того же Борзеевича… Наверное, их сознание Дьявол лепил не из красной глины, а земля, которая не под Твердью, а над Твердью. И замечательно, что, на уровне сознания, они ее не слышали. Стремные иногда посещали ее мысли, поднебесные, которые небожителям, как мерзость…

Но столько чертей не смогли сломить их волю, когда они решительно отправились в путь по ее следам. Что же она — сдастся?! «Избы смогли, и я смогу!» — досадливо поморщилась Манька, продолжая упрямо искать.

Навалилась дремота, с которой бороться едва хватило сил. Глаза закрывались сами собой, и голова погрузилась в какое-то состояние между Бытием и Небытием, когда мир отсутствует в уме, оставаясь за пределами понимая. Тело налилось свинцовой тяжестью. Манька боролась… Наконец, черт снова перепрыгнул через голову, обернувшись ею. Она едва различила его в окутавшем ее полузабытьи…

Манька смотрела на него, не вмешиваясь и не поднимаясь до его состояния.

Не так трудно догадаться, что бесполезно пытаться изменить прошлое.

Прошлое осталось в прошлом. Она могла только принять его, вырвав тени, которые гналась за нею, положив его на суд земли, разрушив силу проклятий. Меняя будущее. Вместо помощи черту, надо было убить его — то бишь себя. Черт бил не в бровь, а в глаз, доставая самые больные состояния. Она могла бы ненавидеть его — по всем человеческим понятиям он издевался над нею, но Манька не мерили черта человеком, она мерила его Дьяволом. Дьявол не хуже черта украшал ее синяками и пил крови не меньше, чем пили вампиры. А вот, поди ж ты, пригодилось-то как!

Манька вспоминала все, что знала о чертях.

Черти — устроены иначе, голова у Дьявола, а сами — не пойми какая муть. Могли забраться глубоко в землю и заполнить собой пространство, которое вопило к сознанию и сучило человека всеми нечистотами земли. Черту позволялось разоблачить человека, выставляя в нелицеприятном свете. Черт, как Дьявол, не имел сердца, чтобы проявить сочувствие к больному человеку, и с удовольствием открывал болезнь, не имея тела, как такового. Он не чувствовал боли, но мог многое рассказать о ней. И только Дьявол мог бы разоблачить черта, посмеиваясь над человеком. Меньше всего ей хотелось бы стоять посреди Ада со стеклянными глазами, забыв о цели своего визита — но так оно и было! И черт снова пришел на помощь, хорошенько ее проучив.

По глупости своей она решила разобраться с чертом, как в избах.

Но те черти не сучили ее сознание, они обращались к избе, взывая ко всем, кто подходил или входил в нее. Но все же, не раз и не два, поддавшись им, она становилась объектом их издевательств, принимая навязанное мышление, и ни о чем другом уже не могла думать. Черти в раз раздевали ее. Натурально. Обесточивая и выбивая из-под ног почву. И чтобы вернуть себе человеческий облик, приходилось отчаянно сопротивляться — черти метелили почем зря, используя всякую боль, которая была спрятана в земле человека, легко вынимая ее. И только когда наступало прозрение, химера оборачивалась: «Ад» в «Да», «Яр» в «Рай»… Огонь становился очищением. Был такой Бог — Ярило, сущий Дьявол, наступил на душу — прощай, родимый, солнышко закатилось! Значит, все мерилось наоборот и в те далекие времена, Ра любили, Ярило уважали, как две стороны одной медали.

Но что теперь, все время говорить себе «нет»?

С такой позицией и вампира понять можно…

Закручинилась душа, и заплакал вместе с нею. С другой стороны, ну, встретил чуткого человечка, который показался на лицо, ну, зашкалило, что же теперь, душу вынимать? Душа пригрела — радуйся! Она тоже человек!

В чем же разница?

Манька вспомнила все, что она испытала в избе. И могла бы снять проклятие, если бы была в себе, как в избе… Но ходить внутри себя не получалось, только шарить третьим оком… Манька молилась, выставляла кресты, рисовала в уме пачки денег, обещала вечную любовь, решительно произносила обличительные речи. Ни злобные твари, ни черт не реагировали, ничем себя не обнаруживая. Земля плыла у нее перед глазами — и своя, и каменистая пустыня Ада.

«Он, Манька, Манька! — с горечью укорила она себя. — Ты хоть понимаешь, как молиться тебя заставили?»

И раздвоилась сразу, как только обратилась к себе от третьего лица.

Черт приземлялся из своего сальто на землю. Он снова был ею: опухшие мокрые от слез глаза, опухшее лицо, мученичество во всех деталях неряшливого вида… На всякий случай Манька отступила на пару шагов. «Это только черт!» — напомнила она себе, избавляясь от жалости. Достал болезнь — низко кланяюсь! Но что же, заболеть теперь?! Она с интересом наблюдала за великолепным его перевоплощением. Голова чуть прояснилась, но ненадолго: расстояние и отсутствие солидарности не спасло: одежонка с черта слетела, и тотчас поняла, что лохмотья висят на ней. Движения стали такими же неуклюжими, голова — тяжелой, без того тусклый свет померк. Манька насилу заставила себя не отключиться. Голова раскололась и начала трещать, пространство уплотнилось. Ориентироваться стало еще труднее.

Она обозвала черта нехорошим словом и попробовала понять, о чем он думает, отравившись ядом ее прошлого. Ясно, что черт был не один: кто-то наблюдал за ним. Он был немного скованным, как было с нею, когда рядом появлялся чужой человек. И не успела подумать, вокруг снова размножились тени, сливаясь с каменными выступами, и было: камни шептали неясно, размазываясь, как мысли черта, едва уловимые.

Манька прислушалась. Тени поднимались от каменных валунов, и стоило ей присмотреться, как тут же уползали в камень.

И она вспомнила…

Это была именно память, прерываемая моментами бессознательности. Еще одна подробность из ее собственной жизни — еще один шаг на свою землю. Она торопилась поднять ее, пока земля вампира не завалила ее своими откровениями.

— Зачем? Пусть спит! Надо снять с нее одежду, — голос прошептал тихо.

— Не-ет, это не только мне, это и вам надо. Пусть ползает перед нами!

— Карты ее… давай! Заставь ее жрать! Провод загни, в ногу… Разряд! Давай, подбирай, ешь! Подожди, она так подавится, подними голову, я дам ей водой запить.

Сначала Манька почувствовала привкус бумаги и скрип зубов о стеклянный край стакана. Спустя мгновение с ужасом обнаружила, что подбирает рассыпанную колоду и есть карты одну за другой. Кто-то сидел на ее спине. Внезапно по ноге прошла боль, достав до сердца. И ушла через позвоночник. Раздался вопль. Разряд достал седока, и тот свалился, волоча за собой ногу.