Мария Семёнова - Ошибка 2012. Джокер

— Да, драгоценный племянник, — веско кивнул седой, и страшная улыбка проползла по его лицу. — Теперь остался единственный Проход в этих рус­ских болотах. И стоять у его дверей будем мы, толь­ко мы. Не будет ни белых собак, ни чёрных обезьян, ни красных шакалов. Будем мы, только мы, чья ко­жа цветом напоминает золото... В общем, на сбо­ры у тебя три часа Мойся, медитируй, учи легенду, укрепляй своё ци...' Вылетаешь вместе со мной, эко- номклассом. Работать будем по запасному варианту.

— Дядюшка — Мирзоев перестач улыбаться, — мие не следует больше искушать судьбу, мне нель­зя опять к русским. Вы, наверное, запамятовали, что я у них в федеральном розыске. А их суды!..

— Забудь, мальчик мой, всё это ерунда и пыль на ветру, — отмахнулся седой. — Трижды я гадал на тебя, сын мой. Я использовал систему пяти движе­ний инь-ян-коловращений, десяти стволов и двена­дцати ветвей'. И каждый раз у меня получалось од­но и то же. Во второй месяц лета мэн-цю, когда Северный ковш будет указывать на звезду со знаком Шэнь, а Небо и Земля придут в согласие с фигурой Дуй-гуа, тебя ждут замечательные свершения. Из мировых стихий это будет время металла, из домаш­ней живности — чёрного петуха, из злаков — проса, из плодов — персика, из цвегов — снежно-белого, из запахов — козлиной вони. День, час и способ ты определишь сам, как подскажут тебе сердце, интуи­ция, душа-хунь и дух-шэнь. И да будет с теми бе­лыми собаками, чёрными обезьянами и красными шакалами то же, что с этими глупыми рыбами...

По-юношески вскочив, он встал в позицию, про­стёр руки к аквариуму и пустил в ход свою ци:

— Тя-а-а-а-а!

Воздух в комнате пришёл в движение. Дрогну­ли лапы карликовой сосны, изящный нефритовый светильник упал со стены и разлетелся на части. Над аквариумом поднялся пар, вода запузырилась, рыбки дружно выпрыгнули в воздух и забились на полу.

— Как скажете, дядюшка. — Мирзоев отвернулся от рыб и поёжился, неведомым образом замёрзнув в меховой шубе. - Вы, без сомнения, великий мас­тер гадания. Я готов ехать прямо сейчас...

Ехать встречать фашистов было решено смешан­ным составом — для солидности. В состав вошли: блудный сын избранного народа Мотя Колыма, дальний потомок кривичей Коля Борода и гарный хлопец с Полтавщины Никанор Приблуда. В по­следний момент кадры укрепили потомственным пе­тербуржцем Василием Петровичем Наливайко и чистопородным туркменом, алабасм Шерханом. Это из-за того, что, согласно информации из Совета от­рядов, фашисты (начальница, заместитель и охран­ник-шофёр) везли с собой какого-то непередавае­мо жуткого кобеля немецкой овчарки. Как выразил­ся Борода, «с родословной аж из Освенцима». Вот Шерхана и погрузили в машину — на случай, если разразится Курская битва.

-- Сергей С те паныч, ты уж будь добр, посмотри, чтобы не было ЧП, — попросил на завтраке Песцо- ва Фраерман. — Детки у нас, сам знаешь, трудные, а болота, они подростковых комплексов не пони­мают.™

Конечно, Колыма давно уже понял, что Песцов никакой не «Сергей Степанович, инженер в отпус­ке», а тот самый уж-ж-жасный террорист, которого то и дело в фас и в профиль показывают по ящи­ку. Однако виду не показывал, поддерживал игру, причём со всем нашим каторжанским уважением. Это как же надо нагадить властям, чтобы оказаться на телеэкране! Да, да, именно властям, и при этом немаленьким. Ибо на обычных насильников, рас­тлителей и убийц (которые портят жизнь простым смертным) никто эфирное время небось тратить не станет....

— Не беспокойтесь, Матвей Иосифович, езжайте смело, — кивнул Песцов.— Порядок обеспечим. Гвар­дейский.

После показа трудным детям, как вообще-то пра­вильно метать нож, авторитет его в подрастающих массах был безграничен.

До поездки ещё оставалось время, и Фраер­ман по традиции направился в деревню Глуховку, спросить у старух, не надо ли чего привезти. В де­ревни) вообще-то полагалось бы наезжать авто­лавке, но автолавка ещё в Перестройку по вине пьяного водителя утонула в болоте. На новую средств, естественно, не нашлось, да и дорога с тех пор успела сделаться непроходимой даже для «Нивы»...

Матвей Иосифович привычно зашагал к речке, но вид «судьбоносного» мостика заставил его недо­умённо остановиться.

— А это ещё что за такое?

Всё кругом — кусты на берегу, сам мостик, кро­ны ближних деревьев — будто поседели. Ни дать ни взять, дохнула заблудившаяся зима А что? В Лен- области и весны в феврале можно дождаться, и сне­гопада в июле.

— Дерьмо, пахан, — определил Никанор. — Гуа­но, птичий помет. Его ещё за деньги на удобрение отдают. По «Дискавсри» показывали...

Когда снится говно, это, говорят, хорошая при­мета, к деньгам. А вот когда поездка начинается с хруста под ногами высохшего гуано, интересно, это к чему?..

В деревне у Матвея Иосифовича окончательно испортилось настроение. Вот так: портилось настро­ение и возни капо желание хоть как-нибудь, хоть по мелочи, а помочь, — не у представителей районной администрации, а у вора-законника, антисоциаль­ного, по определению, элемента. Деревня Глуховка умирала тихо... Одичавшие, заросшие сорняком са­ды-огороды, покосившиеся, а то и вовсе рухнувшие заборы, прохудившиеся крыши, слепые заколочен­ные избы... А ведь в каждой заколочено чьё-то про­шлое, чьи-то радости, надежды, мечты, тревоги, буд­ни, праздники и печали... Скорбное место. Как лес­ная гарь с обугленными деревьями, как ржавый корабль на береху, как одинокая, заросшая бурьяном могила. Ни скрипа калиток, ни лая собак, ни мыча­ния коров... Неестественная тишина — жуткая, мо­гильная...

Впрочем, со стороны халупы старухи Ерофеевны тянуло печным дымком. Так и есть, бабушка божий одуванчик готовила что-то в большом чугунке. Но не в русской печи, спасительнице от зимнего холо­да, — по летнему времени на железной, блокадного вида буржуйке под навесом во дворе. Вились му­хи, щурился долгожитель-кот, пахло неожиданно вкусно... Хозяйка суетилась вокруг, охая и кряхтя. Сколько помнил её Фраерман, старуха обитала здесь одна. Мужика в доме Матвей Иосифович уже не застал.

— Здорово, Ерофеевна, — крикнул он от калит­ки. — Кашу варишь? Бог в помощь!

Старуха была туговата на ухо, оттого и кричал.

— А, это ты, кормилец? Со своими? — пронзи­тельно отозвалась она. — Спаси Христос на добром слове, заходьте, желанные, как раз каша поспела. Перловочка вот, с лучком, с нутряным салом... Пой­ду только Ниловну покличу!

Ниловна — это соседка, обитавшая через три дво]>а, такая же древняя и одинокая. Раньше у неё был дед, Митрофан Кузьмич. Фраерман про себя окрестил его «химиком». Да не за отсидку на «хи­мии», а за то, что любил порассуждать, как «изовра- жилась земля, а не то ведь шпыгуют и шпыгуют её энтой химией всякой». Про политику, про войну, покапывал свои два ордена солдатских, вечной «сла­вы»... А в прошлом году ушёл. Молча, уронив топор, которым колол дрова. И всё, остался в Глуховке один-единственный мужик, да и того никогда ни­кто не видал. Как говорили бабки, кузнец был из тех, кто «с чёртом на одной стропилине сидит». Ну и фиг с ним.