Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – рауграф

– Кстати, – произнес он, – у меня еще один вопрос. На сегодня, думаю, последний…

– Смиренно слушаю вас, ваше высокопреосвященство.

Он бросил на меня угрюмый взгляд, не издеваюсь ли, говоря о смирении, вот так стоя с гордо вскинутой головой и выставленной вперед ногой, словно перед ударом.

– Почему вас покинул молодой рыцарь, – спросил он неожиданно, – ранее поклявшийся служить вам?

Меня обдало холодом, тянущая пустота возникла в груди.

– Сигизмунд?

Он кивнул:

– Да. Что вы о нем скажете?

– Это была сама чистая душа, – ответил я, – какую я только встречал. Нет, самая чистая душа, какая вообще может существовать на свете!

Он снова кивнул, в глазах разгорался огонек хищника, что уже догоняет жертву:

– Как ни странно, в этом мы с вами согласны. Но почему он вас покинул?

– Я не соответствовал его критериям святости.

– Слишком размыто, – заметил он холодно. – Поконкретнее, пожалуйста.

Я вздохнул, сколько времени прошло, но заноза до сих пор ноет в сердце.

– Я позволил дьяволу забрать ведьму, – ответил я. – Хотя, возможно, мог бы побороться за ее душу.

Он вперил в меня жадный взгляд:

– Так-так, расскажите подробнее. Почему не поборолись? Разве дьяволу можно уступать без боя?

– А вы считаете, – спросил я, – с ним нужно спорить всегда?

– Конечно, – ответил он убежденно.

– А если скажет, что два и два равно четырем?

Он поморщился:

– Давайте вернемся к вашему случаю. Даже великие грешники, если успевают покаяться, получают прощение. Ведьма взывала к вам?

– Взывала, – подтвердил я.

– И что?

Я сказал зло:

– Я – не Христос!.. Я не подставлю левую щеку, не надейтесь. Мир держится больше на справедливости, чем на милосердии, если вы этого еще не знаете. А справедливость одна для всех. Я, как паладин, обязан блюсти именно справедливость, а не драться за тех, которые в данный момент считаются «нашими». Та женщина продала дьяволу душу в обмен на земные блага. И пользовалась ими до самой старости! И что же, в последний момент успеет покаяться и – спасена?.. Да какой же тогда я паладин, если вступлюсь за такую? Дьявол забрал ее по справедливости!

Он напомнил жестко:

– Разве в Писании не сказано, что покаявшийся получает спасение? Вы не согласны с Писанием?

– Согласен, – отрезал я.

– Тогда почему же?

– Потому что живем здесь и сейчас, – сказал я злобно. – На этой земле. На той самой, к которой всегда прибавляют слово «грешная». Насчет покаяния в последний момент – это из области идеального. Вот когда на земле будет это идеальное общество, тогда да, а пока все законы работают с поправкой на реальность. Это вы там в стерильном мире, а я здесь по колено в крови пополам с дерьмом!.. И здесь пока что лучше работают древние законы: зуб за зуб, кровь за кровь, хотя постепенно двигаемся, да, двигаемся к более гуманным заповедям Христа.

Он подобрался, как перед прыжком на добычу:

– Значит, по-вашему, заповеди Христа… не нужны?

– Не передергивайте, – сказал я мрачно. – Я сказал, это идеальные законы. Прекрасные и справедливые. Но чтобы работали, их нужно снабдить подзаконными актами. Пунктами и подпунктами. Когда, кому, за что и сколько. Законы Христа – это основа, фундамент, но на фундаменте не живут. Сперва нужно построить стены, возвести крышу, вставить двери и окна, завезти мебель…

Отец Гэбриэль торопливо вмешался:

– Скажите, а не гордыня говорит в вас, когда вы решили, что можете подправлять законы Христа?

– Не подправлять, – уточнил я, – а развивать. На его фундаменте строить стены. Или хотя бы положить кирпичик. Таких, как я, надеюсь, много! Вырастут стены, возведем прекрасное здание. А тот, кто надеется, что законом «Ударившему по правой щеке подставь левую» можно воспользоваться, жестоко обломится. Я уже знаю ряд подзаконных актов насчет нырка под руку, двойного разворота с ударом ногой в челюсть или в пах и прочих интересных моментов толкования этого красивого закона.

Отец Гэбриэль злобно ухмылялся и так торопливо строчил на листе пергамента, что сломал перо, торопливо схватил другое и, не отряхнув каплю чернил, стал спешно записывать мои крамольные слова.

Кардинал с укоризной покачал головой.

– Вы гораздо более опасны, – проронил он, – чем полагают в Ватикане. Хорошо, сэр Ричард, на сегодня все. Можете идти.

Сцепив зубы, чтобы не выругаться, я произнес сдержанно:

– Счастливо оставаться, святые отцы. Да будет ваша работа угодна Господу.

Меня раскачивало от бешенства так, что хватался за стены. В глазах кровавая пелена, давление как у парового котла перед взрывом, дыхание обжигает горло.

В саду воздух вокруг меня зашипел, как масло на раскаленной сковороде, кто-то шарахнулся в сторону, потом донеслось испуганное, что господин гневен, лучше не попадать под горячую руку. Я понимал, что сейчас натворю нечто, о чем буду всю жизнь жалеть, могу вообще что-то непоправимое, а то хуже всего – непотребное, старался дышать глубже, напоминал себе настойчиво, что мелких и дрянных людей немало даже в Церкви, но я не они, я вообще-то все равно орел и умница, как бы под меня ни копали, я должен взять себя в руки, не всегда же я такое дерьмо, что брать противно…

В сторонке послышалось осторожное покашливание. Отец Дитрих остановился и смотрел на меня тревожными глазами.

– Сын мой, – произнес он успокаивающе, – на тебе лица нет! Что стряслось?

Я прорычал:

– Мир рухнул, отец Дитрих!

Он покачал головой:

– И тебя раздавил?

– Нет, – рыкнул я. – Держу вот на плечах.

– Поставь на место, – посоветовал он. – Трудно?

– Еще как…

Он посмотрел на меня с непонятным выражением в глазах:

– Ты еще не поколеблен в вере, сын мой?

Я огрызнулся зло:

– Из-за чего? Из-за трех крыс, простите великодушно, из Ватикана? Ничуть, отец Дитрих. Чем дольше живу и чем больше вижу людей, тем сильнее верую.

– Это хорошо, – произнес он почему-то со вздохом. – Да, это хорошо… Но в Ватикане говорят, что верующий всегда чуть-чуть сомневается в своей вере, только неверующий твердо уверен в своих сомнениях.

Я в удивлении покачал головой:

– Отец Дитрих, что за крамола?

И хотя в моих словах звучала шутливость, он ответил очень серьезно:

– Верующий, который не знает сомнений, не обратит в свою веру сомневающегося. Это аксиома. А мы призваны обращать, спасать души от мирского тлена.

Я согнал с лица горькую усмешку, отец Дитрих вообще вроде бы никогда не шутит, ответил ему тоже серьезно:

– Я понимаю, отец Дитрих. Человек сомневающийся – человек ищущий. Это наш человек. А не знающий сомнений… это вообще-то страшный человек.

Он кивнул и сказал очень осторожно:

– Люди никогда бы не стали верить в Бога, если бы им не разрешили верить в него… неправильно.