Алексей Фурман - Дар

Ведун незаметно усмехнулся: слухи разлетались из замка так, будто их выстреливали из лука.

– А ведь в детстве-то никто и подумать на него не мог, что вот таким он станет, воевода-то наш, – вдоволь накивавшись, продолжил Филимон.

– А ты, дедушка, давно знаешь-то его? – осторожно спросил ведун.

– Да почитай с самого рожденья! – с гордостью ответил старик. – Из одной ведь мы с ним деревни!

– Да ты что? – воскликнул ведун с деланным удивлением.

– Точно говорю, – заверил его Филимон, не заметивший подвоха.

– А что ж такого приключилось в детстве с вашим воеводой?

– Дык длинная это история, – предупредил на всякий случай Филимон.

– Дык ничего! – успокоил его ведун. – Я не тороплюсь!

Филимон посидел немного, сосредоточенно хмурясь и шевеля губами, а потом, собравшись с мыслями, завел тоном заправского сказителя:

– Давно это было, жили мы тогда еще не на отшибе в глуши, а хоть и на окраине, да рядом с людьми. Владел наш князь землями обширными да деревнями многими. А уж подручников у него было – видимо-невидимо. И стояла в его землях деревушка невеликая, людьми населенная простыми да бесхитростными. Хорошими людьми, – уточнил Филимон, чуть подумав. Ведун слушал, старательно сдерживая улыбку. Судя по началу, история и вправду обещала быть некороткой.

– И вот однажды приключилась с той деревней беда великая, – скорбно поведал Филимон. – Исполчился на нее дух злобный, человека в зверя обращающий – сиречь оборотень. И стал тот оборотень разорять дома да губить людей безвинных – ни стариков не щадил, ни баб, ни детушек малых. И не было на того духа злобного никакой управы, и творил он, что хотел, не боясь ни гнева человеческого, ни Божеского…

Филимон ненадолго умолк, переводя дух и собираясь с силами. Ведун терпеливо ждал продолжения рассказа. Наконец старик вздохнул, потряс головой и продолжил:

– Так вот, наставлял князя в то время молодой жрец по имени Инциус. И уж как он только ни пытался дознаться у Богов, в кого вселился дух оборотня, а только Боги ответа ему не дали. И пришлось князю призвать ведунов, хоть и не лежала у него душа к этим отродь… – Филимон замер с открытым ртом, запоздало вспомнив, кто слушает его сказ.

– Кхе-кхе… Ну, так, значит, пришли ведуны, откликнулись на зов. Трое их было. Двое молоды лицом, третий – стар. Извели они оборотня, да только старику-то пришлось поплатиться за то головой. Н-да… – Филимон сокрушенно покачал головой, – Опечалились ведуны да и взяли с деревни плату за избавление неслыханную да страшную… страшную… – голос Филимона звучал все тише, глаза понемногу закрывались и, наконец, он совсем умолк, оттопырив нижнюю губу и свесив голову на грудь.

– Отец, – ведун осторожно тронул старика за плечо.

– Ась? – Филимон встрепенулся и, сощурившись, визгливо выкрикнул: – Вот я вам, засранцы голоштанные! Тудыт вашу растудыт!

Разомлевший на солнышке кот кубарем слетел с завалинки и, не разобравшись спросонья, что к чему, сиганул через забор в соседский двор.

– Отец, – ведун дернул Филимона за рукав. – Я тут.

– Ась? – старик обернулся на ведуна, и через пару мгновений лицо его расплылось в смущенной улыбке. – Заспал, вишь, решил, что мальчишки шалят.

Ведун понимающе улыбнулся.

– Так что дальше то было?

– Дальше? – Филимон нахмурился, припоминая, в каком месте прервался его рассказ. – На чем бишь я остановился-то?

– Ведуны убили оборотня, – подсказал ведун.

– Да, так оно и было, – подтвердил Филимон. – Вроде как и спокойствие после этого установилось, да только ненадолго. Пяти лет не минуло, как пришла в земли князя нашего новая беда: не успели люди от одного оборотня опамятоваться, как второй объявился. Да не на отшибе, а прямо под стенами замка княжеского лютовать стал. Во как! Сказывали, однако, что с тем оборотнем без ведунов управились. Вроде как Боги жрецу нашему пособили. А вскорости князь наш начал распродавать свои земли, а потом и вовсе надумал переезжать чуть не за пределы людских земель…

– Н-да, – Филимон с горечью вздохнул. – А ведь были времена…

– А с чего вдруг князь надумал переезжать? – осторожно поинтересовался ведун.

– С чего? – Филимон опустил голову. – Уж не знаю, сколько в том правды, а только поговаривали, будто жена князя была колдуньей. Да не простой, а из тех, что по глупости да гордыне своей великой с самими Богами дерзают спорить. Вот Боги-то ее и наказали: сама она жизни лишилась, а на род князя нашего проклятье навлекла. И будто бы проклятье это в том состоит, что нежить, с которой княгиня при жизни якшалась, после смерти ее будет ее же потомков преследовать и досаждать им, покуда вконец род князя нашего не изведется. Вот и решил, дескать, Рольф переехать подальше от жилых мест, чтоб, значит, его проклятье невинным людям не отлилось горькими слезами.

– Интересно, – пробормотал ведун. – Значит, князь ваш в глухомань переехал, чтобы от невинных людей беду отвести?

– Да вроде того, – Филимон пожал тощими плечами. – Мало ведь у кого из Владетелей во всем Тридолье было столько подручников, сколько у Рольфа! Теперь-то хорошо, если двадцатая часть осталась…

– А вы, то что ж за ним подались? Или проклятья не боитесь?

– Да как сказать, – Филимон потянул себя за бороду. – Не больно-то я верю в это проклятье. Боги, они, конечно, страшны во гневе, но к людям снисходительны. Да и жрец, я так смекаю, не стал бы в замке жить, если бы наш князь и вправду был у Богов в большой немилости.

– А чего ж он тогда в глухомань эту забрался? – не унимался ведун.

– Вот прилип как банный лист! – беззлобно взъерепенился старик. – Мне-то почем знать? Коли так интересно, так пойди у самого князя и спроси! А я одно знаю: по мне так уж лучше в глухомани да у Рольфа под рукой, чем с кем другим у царя под боком! Слышали мы, чай, как под другими-то князьями людишки живут. Мало кому жизнь медом кажется…

– Это точно, – поддакнул ведун.

– Правда, и наш князюшка в последние годки сильно изменился, – с грустью заметил Филимон. – Вспыльчив, говорят, стал не в меру. Из замка почти и не выходит, да и… – старик замялся и, покосившись на ведуна, махнул рукой. – Уж проклятье тому виной, аль еще что, а, по всему видать, не сладко ему живется.

– Одного я не понял, отец, – произнес ведун, помолчав. – Воевода-то здесь при чем? О нем ведь вроде разговор заводился?

– Так я не сказал? – удивился Филимон. – А вот не надо старших перебивать! Взяли, понимаешь, манеру… Оборотень тот, что в давние времена на деревню нашу глаз положил, отца-то Ильнарова первым жизни и лишил. То есть звали-то его тогда, конечно, еще не Ильнаром, а… – старик нахмурился, но, по всему видать, так и не смог припомнить прежнего имени воеводы. – Стадо он в ту ночь сторожил, отец-то. А Ильнар наш побежал спозаранку батяню проведать. Ну а на выгоне такое… – Филимон сурово сдвинул седые брови. – Мужики-то только следы расправы видели, а и тех наизнанку выворачивало. А мальцу-то, может… – Филимон понизил голос. – …и самого оборотня увидать довелось…. Во как! А ему ведь тогда лет пять было, не больше. Недели три он потом ни слова не говорил, мычал только. Потом заикался сильно, чуть не от каждого куста шарахался. Да только мальчишка с гонором оказался – сумел-таки страху своему хребет переломить да прожитое от себя отогнать. Вот и имя взял уздольское, чтоб, значит, страхи прошлые вернее обмануть. Вот такие дела.