Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – вильдграф

Хуже того, еще и надолго замирали в определенных позах, я извелся, переступал с ноги на ногу, все-таки хочется дождаться конца церемонии и понять, к чему это все, явно нехорошее готовится, иначе уже плюнул и пошел бы разгадывать секреты арбалета или зеленой шкатулки.

– Ну почему, – спросил я, – все шаманы и священники такие черепашистые?..

– А что вы хотите, Рич?

– Давай как-то ускорим? – предложил я кровожадно.

Он прошептал испуганно:

– И не думайте!.. Если собьются хоть в одном слове, начнут все сначала.

– Господи упаси! – прошептал я в ужасе.

– Тс-с-с, – сказал он. – И Господа не призывайте, здесь адепты древних богов.

Я покосился на его суровое лицо.

– Но хоть вы о нем помните.

Он ответил, едва шевеля губами:

– Помнить, насколько я понимаю, мало.

– Верно, – согласился я. – Но с паршивого края хоть веры клок. Как думаете, зачем он их привез?

Ланаян пожал плечами.

– Не представляю.

– Я тоже. Здесь старые храмы есть?

Он кивнул.

– В северной части города. В старину там была церковь, потом… потом просто забросили.

– Даже под склад не сумели?

– Церковь на отшибе, – объяснил он. – Там везде камни, дорогу туда не пробьешь, только пешком. Думаете, конунг предложил этим шаманам церковь под их капище?

– Надо проверить, – ответил я.

– Зачем?

– Если привез шаманов, – объяснил я, – наверняка введет обычаи своего кочевого племени. Не для себя, для горожан-глиноедов. Еще не поздно предупредить Раберса и ближайшее окружение короля, если Его Величество по каким-то причинам и пальцем не шевелит.

Он сказал несчастным голосом:

– Боюсь, даже это их не переменит.

– Почему?

Он поморщился.

– Скажут, у нас свобода. Кочевники вольны молиться своим богам, мы – своим.

– Дураки, – сказал я рассерженно. – Не понимают! Им же первым придется поклониться богам кочевников.

Шаманы, закончив обряд прибытия в нечестивый город, медленно покидали повозку. Их подхватили под руки и увели с почестями, едва не прометая перед ними дорогу, дабы те не дай бог не раздавили какого несчастного жучка.

Ланаян сказал недовольно:

– Пойду взгляну.

– Давай, – сказал я. – Проследи, дабы утеснений высоким гостям от какого-то короля и его двора не было.

Он скривился, но ушел молча, а я перевел взгляд на последнего, четвертого из прибывших. Он наконец выпустил из рук вожжи, поднялся.

Среди собравшихся кочевников пронесся почтительный шепот:

– Неужели… Диолд?

– Диолд…

– Сам Диолд!

– Это же Диолд!

– Смотрите, нас посетил великий Диолд!

Диолд степенно спустился с телеги, хотя мог бы просто спрыгнуть, еще не стар, вскинул руки в приветствии. Кочевники ревели в восторге, словно увидели живого бога, теснились и смотрели восторженными глазами.

Я переводил взгляд с них на Диолда и обратно. Что-то странное, все кочевники, за исключением этого Диолда – высокие рослые красавцы, бронзовотелые, белозубые, с картинными торсами, руки перевиты толстыми жилами и венами, плечи широки, похожи один на другого, как близнецы и братья, а этот сутул, с неприятной болезненной рожей, а когда ветер дохнул в мою сторону, я отшатнулся от запаха из гнилого рта. Скулы широкие, узкоглаз, бороденка жидкая, противная, как у больного козла, от зубов одни желтые пеньки.

Даже ноги кривые, как и должно быть у кочевников, выросших на конях. Грудь плоская, нездоровая, отвисающая, а живот почти переваливает через пояс, желтый и в складках.

Перевязи у него две, рукояти мечей торчат по бокам изящные, резные, отделанные с той тщательностью, что годится больше для музея, чем для настоящей жизни.

Он потряс руками в воздухе, тоже кривыми, как ветки дерева, с корой вместо мускулов, ловко выхватил мечи и сделал несколько очень быстрых движений, рассекая воздух.

Кочевники одобрительно зашумели, а он оскалил зубы и завизжал, как недорезанная свинья, что сумела выплюнуть кляп.

На него смотрели с восторгом, степняки да и не только они обожают все новое, необычное, лох-несское или бермудско-катаканное тыквондейство с примесью восточной, ага, мудрости. В необычности подразумеваются чудеса, ну хочется нам так, хочется, и любой, кто вот так непонятно зачем подергает передними конечностями, может с самым таинственным видом говорить, что творит нечто небывалое, мистическое, особо пранное, мистически йогизмное, понятное только посвященным, даже Посвященным…

Я поморщился, тяга человека к чудесам объяснима, но нельзя же ее эксплуатировать так беззастенчиво. Хотя почему нельзя, постоянно находятся такие вот ловкие, что любую экзотику выдают за нечто необыкновенное, а себя – за особо необыкновенных.

Он посмотрел в мою сторону, что-то уловил по моему честному и бесхитростному, выпрямился и смерил с ног до головы презрительным взглядом. Особенно задержался на рукояти моего двуручного, что так красиво и грозно выглядывает из-за левого плеча.

Зашелестели шаги, я услышал запах вина и довольное сопение, а затем услышал приглушенный голос Рогозифа:

– Как он тебе?

– Никак, – ответил я честно.

Он встал рядом, касаясь плечом, на лице столько почтения, словно перед ним сам Морской Всадник.

– Диолд, – сказал он почти шепотом, – величайший воин. Изволил посетить нас для встречи со своими почитателями. Смотри, у него сразу два меча!..

Я буркнул:

– Пусть хоть одним пользоваться научится. Видал таких.

Он покосился на меня в великом изумлении.

– У вас что, не слыхали о нем?

– И не услышат, – пообещал я мрачно.

Он покачал головой.

– Такого просто быть не может! Надо ему сказать, что в твоих краях о нем еще не знают. Он туда съездит и расскажет о себе, своем великом мастерстве, своих участиях в турнирах, о своем понимании секретов древнего мастерства…

– Зачем?

– Молодым воинам нужен пример, – сказал он нравоучительно.

– Не тянет он что-то на пример.

– Говорят, – сказал он осторожно, – Диолд владеет древними секретами боя наших предков.

– Что-то нашим предкам не помогли их секреты, – заметил я.

Диолд, не отрывая от меня взгляда, что-то сказал своим, те угодливо захохотали. Раздражение вздыбило мне шерсть, но я лишь сделал каменное лицо и повернулся к Рогозифу.

Он прошептал с суеверным восторгом:

– Смотри, смотри! Говорят же, он самый великий воин на свете!

– Кто говорит? – поинтересовался я.

Рогозиф быстро зыркнул на меня, ответил искренне, не замечая подвоха:

– Он и говорит… Зато как убедительно и красиво!

К нам подошел еще степняк, дружески стукнул Рогозифа кулаком в спину.

– Я слышал, – сказал он, вклиниваясь в разговор, – у него двадцать девять наград за турниры.

– За победы? – спросил я.