Мария Семёнова - Бусый Волк. Берестяная книга

Сперва он увидел только рябь на поверхности воды и отблески заходящего солнца. Немного успокоившись, Бусый склонился ниже и заставил себя всмотреться в самую глубину.

В черноте было пусто. Потом там наметилось движение.

Взмахи крыльев… точки светящихся глаз…

Бусый беззвучно ахнул, помимо воли схватившись за оберег.

Из бездны к нему летела страшная птица. С чешуйчатыми серыми крыльями, зубастым клювом и мёртвым всевидящим взглядом…

Птица Мавута!

Бусый потерял ощущение верха и низа, птица то ли поднималась из глубины, то ли падала на него, уже выставляя для удара хищные лапы…

Бусый закричал и шарахнулся прочь, мало не опрокинувшись с гати. Зорегляд и Ульгеш разом подоспели к нему, схватили за рубашку и выдернули на островок.

Но на том дело не кончилось.

Вода в Бучиле взялась медленно закипать. Окоём скрыл солнечный диск, и стал отчётливо виден туман, затеявшийся над болотным окном. Это был не просто туман. Онемевшие мальчишки различили крылья и голову, жутко разевавшую пасть. Поначалу прозрачный, силуэт птицы делался всё вещественней и плотней…

…Волчата неслись через болото так, как умели только они. Не чуя ног и подавно не думая, как угадать среди гибельных топей тропу: начни думать — и мамку позвать не успеешь. Вела их та особая телесная память, которая иной раз только и способна спасти…

Уже видна была Гром-Скала, когда Ярострел оглянулся через плечо.

Не надо было этого делать, ой не надо…

— А-а-а-а-а!..

Ярострел завопил так, что оглянулись и остальные Волчата. За ними катился через трясину клок тумана, мутный и плотный, как прогорклое молоко. В нём то показывались, то расплывались очертания крыльев, чешуйчатого тела, когтистых лап… Казалось, тварь принюхивалась к свежему следу. А ещё в тумане болотными огоньками светились глаза, и, когда Ярострел оглянулся, они сделались зрячими. Страшилище увидело Волчат. Поймало их взгляды, и мальчишек опутали невидимые тенёта. Делаясь всё плотней, серое чудище начало тянуть их к себе…

— Очнитесь! Бежим!

Камень, подарок вилл, ударил Бусого в грудь, дал силу заорать во всё горло, разбить колдовское оцепенение. Мальчишки точно очнулись и опять побежали…

«Это я виноват. Это я посмотрел в Бучило и выпустил птицу Мавута. Всё из-за меня…»

Мысль о неискупимой вине перед родом прорвалась даже сквозь страх. А за ней хлынул спасительный стыд. Он вернул Бусому способность думать и наполнил его плечи упрямой злой силой. Нет, страх никуда не исчез, он был по-прежнему здесь, осязаемый и липкий, он просто перестал застить весь мир.

Бусый набрал полную грудь воздуха и опять закричал. Но это был уже не писк беспомощного зайчонка, готового почувствовать на своём тельце зубы лисы. Это был клич воина, сумевшего победить себя и принимающего неравный бой.

— Волки! Бегством не спастись! За мной все! К Осине!

Это был приказ. Отчётливый, спокойный и властный. Отданный вожаком, надёжным и сильным. Таким, подле которого сам делаешься сильнее. Таким, который нипочём не допустит беды.

И кому дело до того, что этому могучему вожаку от роду всего двенадцать лет?

Мальчишки, в том числе Зорегляд, устремились за Бусым сразу, без раздумий и подавно без споров.

Верёвки, брошенные у Гром-Скалы, никуда не делись со своего места. Не обернулись гадюками и не уползли в траву, только набрякли водой.

— Влево дёрни! А ну, навались разом! А теперь вправо! Дёрни… дёрни… Дёрни!!!

Бусый направлял Волчат быстро и — сам чувствовал — безошибочно. Раскачивал, расшатывал, выкорчёвывал… Каменная Осина сопротивлялась с кромешным упорством, но Волчат, дравшихся за свою жизнь, остановить было невозможно. А из гранитной скалы рвалось им навстречу что-то живое. Теперь Бусому уже не казалось. Не он один, все мальчишки осязали грозные медленные рывки, от которых сотрясалась земля.

— А ну навались!!! Навались, Волки!.. Дёр-р-рни!!!

Каменная Осина, не выдержав, подалась и рухнула с крутого гранитного лба. С гулом проломила толстый кор енник, [17] Кор е нник — сплетение корней болотных трав и кустов, образующее торфяной слой. подняла стены болотной жижи, с ног до головы окатив ею Волчат, и стала медленно погружаться.

А с Гром-Скалы принялась осыпаться земля. Камень словно рос, делаясь всё грознее и выше.

Не то Волк, не то Пёс, не то Симуран со сложенными до поры крыльями…

Он сбрасывал с себя мох, раскидывал вековую труху палых листьев и хвои, размётывал лесной мусор — и готовился к бою. Зверь-Защитник был огромен, под серой шкурой вздувались гранитные мышцы, налитые яростной силой.

Волчата, не сговариваясь, взлетели на его широченную спину. Камень излучал не просто накопленное за день солнечное тепло, он дышал грозной мощью, жаждущей битвы.

«Ну, подойди, ещё чуть-чуть подойди, серая мерзость, — слышался мальчишкам его приглушённый рык. — Ещё ближе, ну!»

Но страшная птица так и не одолела этого последнего шага. Тот, кто прислал её, понял: дальше не было ходу. Дорогу заступил Зверь. Страж здешних мест. И обойти его, а тем паче переступить, не было дано никаким чужакам.

Зрячие глаза снова сделались простыми болотными огоньками, а потом и вовсе погасли. Теперь это был обычный туман. Поднялся ветер и понёс его прочь, без остатка рассеивая над Журавлиными Мхами…

П озже Твердолюб пришёл к выводу: всё началось с того, что у матери в квашне пропала закваска.

Мать всегда замешивала опару с утра, чтобы к вечеру, когда затопят хлебную печь, тесто успело должным образом выбродить. В тот день, заскочив домой, Твердолюб услышал мамин плач. Бросился в бабий кут — и увидел маму, беспомощно плачущую над квашнёй.

Там всегда обитала закваска для нового хлеба, живой, тёплый зародыш, готовый принять муку, воду и мёд и пышно подняться, даруя домашним вкусные ломти и хрустящие корочки. Маминому хлебу в деревне не было равных.

Твердолюб откинул стёганое покрывало… Погибший тестяной ком покрывала скользкая плесень. И пахло не закваской, а тленом.

— Мам, ну что ты, не плачь…

Мама отняла руки от лица и увидела, что сын уже тащит к домашней печи горшок — сварить кипятку.

— Мам, я сейчас её выскоблю, ошпарю и луковками протру! А не то новую смастерю, не плачь только! А закваски от Росомах живой ногой принесу! У них тоже добрый хлеб водится…

И мать кое-как улыбнулась, потому что у сына от неё не было тайн. Знала уже, какого цвета у милой Бажаны лента в косе.

А вечером того дня долетела весть: вверх по Светыни шёл сегванский корабль.

Это была самая настоящая «косатка», о каких Серые Псы немало слышали от соседей-сольвеннов, но сами до тех пор не видали. Она мягко ткнулась острым носом в песок, и на берег вышли сегваны.