Далин Андреевич - Слуги Зла

– Не знаю, – сказал я. – Не похоже. Ты же трогаешь ее…

– Она вправду сделана, как эти цветы, – констатировал Паук. Бабочка вспорхнула с его ладони и понеслась над папоротником. – Мы с Шпилькой вдвоем ее трогали, как хотели, а она летает. Она крепче, чем кусок холста, Эльф. И уж точно не живая.

– Летает же, – возразил Задира.

– Ею движет чара Государыни, – сказал я, а потом понял, что, как видно, сказал правду. – Это совершенная бабочка. Ее нельзя случайно убить – ведь какая-нибудь эльфийская дева могла бы огорчиться.

– Она тут для красоты, как цветы, – кивнула Шпилька.

– А гусениц нет? – спросил Задира.

– Гусеницы, – сказал Паук, – с эльфийской точки зрения, не красивые. Гусеницы этим бабочкам не нужны. Лешачка делает их прямо так. Рр-раз – и бабочка. Рр-раз – и цветок. Не рождаются, не растут и не умирают. И я что-то не видел бабочек такого цвета в других местах. Лешачка ее целиком выдумала, а?

– Птицы тут тоже выдуманные, – заявила Шпилька. – Смотрите, какие розовые. Они, наверное, внутри пустые, да, Эльф?

– Пустые или не пустые, – сказал я, – но уж точно не живые. Они не едят, не гадят, не высиживают птенцов… Они только поют… но в ваших горах птицы поют не так… и не всегда…

– Не птицы, а какие-то механизмы для чириканья, – с отвращением сказал Задира. – Мне тут уже очень не нравится, чрево Барлогово! Эльфы-то где?

Почти в тот же миг мы разом услыхали далекий перезвон бубенцов, скрип колес маленькой тележки и стук копыт. За стеной розовых кустов кто-то ехал, судя по звукам, на пони – и этот кто-то не мог быть эльфом!

Моя команда моментально растворилась в розовых кущах; я же, не считая нужным скрываться, просто вышел из них на дорожку, посыпанную чистейшим белым песком.

Милейший, кроткий, совершенно настоящий мохнатенький пони тащил крохотную повозку о двух колесах. Повозкой управлял хмурый гном, которого я никак не надеялся встретить еще раз. Увидев меня, он, похоже, поразился так же глубоко, как и я сам.

– Здорово, орел! – сказал он, натягивая вожжи. Пони понуро остановился, рассматривая совершенный папоротник под ногами и не изъявляя ни малейшего желания попробовать его на вкус.

– Привет, Дарин, – сказал я. – Ты не говорил, что собираешься в Пущу.

– Так и ты не говорил, – усмехнулся гном. – Даже как-то странно видеть тебя тут после того разговора в трактире. Я даже уж подумал, что ты решил остаться в городе. Глупо, конечно.

– Почему – глупо?

– От своего счастья не бегут, – мина гнома сделалась просто на удивление издевательской, но он явно думал, что я этого не замечаю. – Ты вовремя вернулся, орел. Сейчас отдышишься, придешь в себя после мира людишек, с Хозяйкой повидаешься – и хорошо будет. Скоро будет хорошо-хорошо, тогда и перестанешь с гномами здороваться…

– Дарин, – сказал я, пытаясь не смеяться и не сердиться, – а ты замечаешь, что все вокруг не настоящее?

Гном прищурился, превратившись в воплощение лукавства.

– А какая мне разница, орел? Настоящее, не настоящее… что вообще такое "настоящее"? То, что на другом берегу ручейка? И кто это сказал?

– Оно там живое…

Дарин рассмеялся так искренне и весело, будто и не считал меня убогим существом:

– Ай-яй-яй, живое! Давно ли ты разницу заметил? Ишь, вбил себе в голову… Ладно уж, орел. Ты со смертными переобщался, меня, вот, напрасно слушаешь – так теперь в другие бредни веришь? А какая разница, во что верить? Вот жил ты тут – не тужил, а с тобой – уйма таких же орлов, и верили вы в правильные вещи, и было вам счастье. А теперь ты разуверился, остался один – и мечешься?

– Дарин, – взмолился я, – ты же сам говорил, что нельзя верить глазам!

– Мало ли что я там, на том берегу, спьяну болтал! – гном похлопал пони по крупу. – Глазам нельзя, ушам нельзя… ты меня больше слушай! Просто раньше ты верил в одни сказки, теперь веришь в другие сказки…

– А если это не сказки?

– А что такое – правда? Да зачем она тебе сдалась, эта правда? Это ты сюда приперся выяснять, что правда, а что кривда? Нашел куда!

– Дарин, но ты же говорил…

– Ох, да отстань ты от меня ради Хозяйки! – вдруг вскинулся гном. – Тут тебе не трактир. Мне, знаешь ли, из-за тебя неприятностей не надо. Тоже мне, приятель нашелся. Пошел, Шустрик!

Пони вздохнул и побрел по песку, позвякивая колокольцами на сбруе. Я некоторое время стоял на дорожке, провожая тележку глазами. Последний пассаж гнома меня страшно огорчил. Он боится? Любопытно, чего может бояться такой малоуязвимый циник… Государыни? Человеческой смерти? Человеческой жизни?

– Ох, – выдохнули сзади. – Кто ты, воин?

Я обернулся. Эльф-художник из свиты Государыни стоял среди роз и смотрел на меня, как на опасное чудо, свалившееся с луны: удивленно и испуганно.

Я, вероятно, тоже разглядывал его не совсем подобающе; но у меня было такое чувство, будто я вижу эльфа из свиты впервые, так же, как и лес вокруг. Просто поразительно, насколько у меня поменялся угол зрения.

Он был прекрасен, само собой разумеется. Любой из жителей Пущи прекрасен по определению, это всегда принималось, как должное – если речь шла не о деве из свиты, каковой девой полагалось восхищаться. У этого художника было подобающе точеное лицо – если не считать выражения – златые кудри, идеальная стать и прекрасные руки. Зеленый бархат, зеленый шелк, золото. И еще кое-что.

Я вдруг понял, что этот парнишка попал в Пущу, будучи гораздо моложе меня. Он выглядел совсем юным, почти ребенком. Я вспомнил болтовню гнома о том, что девственники Государыни становятся все младше – этот эльф был не мужчиной, а подростком. И его полудетское личико выражало ошарашенность внезапно разбуженного человека.

– Ты разговариваешь с гномами?! Это недостойно…

– Чем ты занимаешься? – спросил я. – Ты ведь не из горных мастеров?

– Нет, – сказал он с оттенком правильной эльфийской спеси. – Я рисую небеса, я рисую цветы, иногда я рисую закаты, я создаю гармонию Пущи… но к чему это тебе?

– О тебе, наверное, плакали дома, – сорвалось с моего языка. Эльф даже не удивился; возможно, он и не слышал.

– Ты пыльный, – сказал он с отвращением. – У тебя волосы грязные, у тебя руки грязные. Я никогда не видел таких грязных рыцарей.

В это время я начал с опозданием понимать, что он имел в виду.

– Ты рисуешь цветы, а Государыня… делает их реальными? То есть – частью чары? Ты не срисовываешь небеса, которые видишь – ты их выдумываешь, а Государыня…

– Ты… Варда, Дева Запада, у тебя царапина на виске… от тебя пахнет… какой-то мерзостью. Слушай, рыцарь, я не хочу больше тебя слушать. Ты ужасно грязен. И… и мне не нравится…

Он сделал шаг назад, я, кажется, хотел его остановить – он шарахнулся, как от огня:

– Не смей меня трогать! Ты обезумел! Ты меня испачкаешь!