Мария Гинзбург - Погасить Черное Пламя

Площадка была выложена терракотовой плиткой. В центре находилось изображение гексаэдра, обозначенное более светлым цветом. Лайтонд понял, что перед ним знаменитый телепорт Лакгаэра. В отличие от обычных телепортов, лицензия на устройство которых избавила Хиалталлина от хлопот о хлебе насущном, этот портал не нуждался в координатах и в громоздком устройстве географической привязки, а так же в маячке, делавшим его заметным для других телепортов. Он работал от мыслеобраза, то есть мог перенести эльфа в любую точку мира – при условии, что телепортируемый там уже бывал и мог ее представить.

Четвертую фигуру, стоявшую в западном углу террасы, скрывали разросшиеся кусты. Лайтонд глубоко вдохнул и сделал шаг к ней. Эльфа позвали на террасу именно тяжелые, холодные, эманации Цин, которые она излучала. Некоторое время Верховный маг Фейре не мог решиться, и лицемерил сам с собой, делая вид, что разглядывает статуи богов. Исходя из магической логики, эта статуя должна была являться сосудом для Чи Огня. Лайтонд знал, что в ней запечатлено Чи всех четырех Стихий, плюс еще кое-что. Последняя, четвертая статуя являлась преобразователем всего Чи, которую удавалось накопить остальным артефактам.

Эльф раздвинул ветви. Колючки впились ему в ладонь, но он не обратил на это внимания.

На мраморном цоколе стояло изваяние высокой и стройной женщины. Длинная рубаха Разрушительницы ниспадала мягкими складками. Как и положено, на талии рубаху перехватывал пояс, на котором висел расшитый карман. Скульптор не отступил от правды жизни и украсил шитый карман треугольниками, ромбами и квадратами – любимым узором мандречен. Вплести в геометрический узор несколько зловещих рун, которые даже Лайтонд не рискнул бы прочесть вслух, было делом техники – и Дангль блестяще справился с этой задачей. Одна рука женщины скрывалась в кармане, вторая просто висела вдоль бока. Пряжка на поясе изображала ящерицу с загнутым, как у скорпиона, хвостом. На месте жала был укреплен искусно обточенный по форме кусочек черного горного хрусталя. Не настоящая Игла Моргота, упаси Илуватар, а безопасная имитация страшного артефакта, которым пользовались Разрушители, призывая Цин. Черный горный хрусталь считался единственным минералом, пригодным для манипуляций с мертвой силой. Капюшон был отброшен на плечи, и женщина смотрела на море голубыми аквамаринами глаз. Лайтонд знал, почему Лакгаэр так расщедрился – остальные боги пялились на пришельца слепыми мраморными белками.

Скульптура была вместилищем Чи Хозяйки Четырех Стихий, которой и являлась Разрушительница Пчела. Как известно, жизненная энергия наилучшим образом сохраняется в объекте, максимально похожим на источник данного Чи.

Лайтонд рассматривал статую со смешанным чувством. Она была цела и в прекрасном состоянии. Если бы Пчела умерла, артефакт разрушился бы. После бунта Детей Волоса прошло уже больше двухсот лет. Большинство Разрушителей были полукровками. Многие из них были еще живы. Чего стоил Игнат, вынырнувший в Бьонгарде после создания Цитадели и преподавания в Зойберкунстшуле! Но мать Лайтонда была чистокровной мандреченкой, а человеческий век намного короче эльфийского. Однако статуя бесстрастно смотрела на него своими яркими голубыми глазами. Лайтонд провел рукой по лбу и ощутил влагу – кровь из уколотого пальца. Эльф коснулся окровавленным пальцем постамента.

– Несмотря ни на что, рад тебя видеть, – сказал он.

Лайтонд произнес это негромко – слова потерялись в вое ветра и грохоте прибоя. Даже Лакгаэр, вышедший на лестницу и заметивший своего гостя в розарии, ничего не услышал.

Старая ведьма, мешавшая варево в котелке за тысячу верст от Лайтонда, вздрогнула и выронила ложку. Она выпрямилась, опрокинув котелок. Горячая смесь плеснула ей на колени, но женщина ничего не почувствовала. Она запустила левую руку в шитый бисером карман, висевший у нее на поясе. Вторая рука бессильно свесилась вдоль тела.

Лайтонд обнял колени статуи.

– Мама, – сказал он и прижался лицом к холодному мрамору.

Лицо статуи покрылось мельчайшими капельками – неверное, осела влага, принесенная морским ветром.

Старая ведьма, стоявшая в своей избушке, беззвучно заплакала. Из-под лавки вынырнул черный кот, тревожно мяукнул. Зверь не видел своей хозяйки, хотя она только что была здесь. Улетела, что ли? Кот глянул на потолок. Люк, ведущий на чердак, был закрыт, да и ступа вон на своем месте, у дверей. Кот подошел к непонятному предмету, высившемуся столбом посреди горницы, и обнюхал его.

Лайтонд выпрямился, отпустил статую, вытер слезы рукавом.

– Я знаю, тебе неприятно, что я прикасаюсь к тебе, – сказал он. – Но ты ничего не можешь поделать… Да, я такой. Я слабак и трус. Я тоскую по тебе и мечтаю обнять, хотя ты меня ненавидишь. Всегда ненавидела – теперь я знаю. Ненавидела и боялась…

Розовый куст, согнувшись под ветром, хлестнул его по спине, вырвав клочки из рубашки.

– Но теперь и ты знаешь, – продолжал Лайтонд. – Я жив, и я снова здесь. И ты знаешь, зачем. Правда, – добавил он как бы про себя. – У меня почему-то такое чувство, что весь Рабин об этом знает… Ох, мама, мама…

Он отвернулся от статуи. Перед аквамариновыми глазами предстала обтянутая рубашкой мощная спина, достойная тирисского борца. Пребывание в воспитательном лагере, в некотором смысле, пошло Лайтонду на пользу. Эльф продолжал, полуобернувшись через плечо, как будто изваяние могло его услышать:

– Что же мне теперь делать? Ведь пока ты жива, дракон неуязвим, а ты жива… Ведь не можешь же ты разлюбить его.

Верховный маг Фейре засмеялся – словно ворон закаркал.

– Получается, я опять поведу мандречен и эльфов, имевших неосторожность поверить в меня, на смерть. И, возможно, наконец погибну и сам. Я так устал, мама… Наверное, так устает волна, которую свирепый ветер гонит на утес. Знать, что тебя сейчас бросит на острые, как ножи, скалы; знать, что эти ножи изорвут тебе всю грудь, знать, что истечешь кровавыми слезами… и не иметь возможности ни остановиться, ни повернуть назад.

Он обернулся и произнес почти с досадой:

– Ну и зачем ты создала Эрустим, мама?

Ответа от статуи эльф не дождался. Лайтонд вздохнул. Верховный маг Фейре наклонился, коснулся губами края каменной рубахи и ушел.

Он уже окончательно продрог.

Старая ведьма, неподвижным изваянием высившаяся в своей избушке, вздрогнула и села – хотя скорее рухнула – на сундук позади себя. Обрадованный кот с мурчанием вскочил ей на колени, потерся головой об руку. Ведьма рассеянно погладила его. Затем резко поднялась. Кот едва успел спрыгнуть на пол. Сбросила изгаженный передник, накинула полушубок, висевший у двери, и направленным пучком Чи распахнула люк в потолке. Ведьма поманила к себе ступу. Кот встревожено мяукнул.