Вадим Панов - Занимательная механика

Призрачная женщина оказалась на его пути первой. Развернулась, развела в стороны руки, намереваясь сдавить Федора в смертельных объятиях, и… И завыла, когда раскаленный клинок вошел ей под ребра. Именно туда, куда когда-то вонзил «финку» ее обдолбанный любовник.

«Вторая смерть должна копировать первую. Кинжал должен ударить туда же, подтвердить приговор. И тогда они уйдут навсегда. Ни вверх, ни вниз, просто растворятся. Перестанут быть…»

Вой умирающей твари придал Очкарику сил.

«Теперь не перепутать…»

«Вилле мелкий такой, недомерок…»

Серебро ударило в затылок призрака в то самое мгновение, когда нечто, бывшее некогда товарищем Валксисом, разрывало одного из бойцов.

«Извини, друг, не успел…»

Ноги подкосились. Дрожь, казалось, унятая, забытая в пылу сражения, заколотила вновь. А на шее сомкнулись едва различимые глазу, но такие сильные, такие холодные руки…

«Матроса отличить легко: здоровый, гад, как медведь».

Последний Палач атаковал Федора сзади, навалился, вытягивая из Волкова душу, потянулся к горячей крови.

«Я не справлюсь!»

Рубахин сзади, Рубахин крепок, Рубахин зол. А силы убегают, растворяются. Сил остается только на один удар. Даже не удар…

Теряющий сознание Очкарик слабо махнул клинком назад. Не надеясь ни на что. Махнул, чтобы не умирать просто так, без сопротивления.

Махнул.

И нож, разорвав прозрачные губы, проломив прозрачные зубы, врезался в глотку призрака. Именно туда, куда когда-то влетела пуля…

— Я рада, что ты наконец-то присоединился к искусникам, — мягко произнесла Бабушка Осень. — Ты обрел себя, Федя, себя настоящего.

— Но закрыл все другие дороги.

— Ты переживаешь?

Вопрос был задан очень мягко. Слова проникли в самую душу, и соврать в ответ не представлялось возможным.

— Пожалуй, нет, — признался Очкарик после небольшой паузы. — Мне нравится мое дело… Нет! Я люблю свое дело. И… и я горд, что достиг в нем вершины. И даже больше — оказался над вершиной. Я счастлив.

Он твердо верил в то, что говорил. Слабость, сомнения — все в прошлом. Он сам выбрал путь, сам шел но нему и добился того, чего хотел. И даже чуть больше.

— Не завидуешь Илье?

— Ни капельки, — серьезно ответил Волков. — Разве можно завидовать тому, к чему никогда не стремился? Петрович молодец. Я люблю его, я рад за него. Но завидовать? Увольте. У Петровича нет ничего, что бы могло вызвать мою зависть.

«Изделие № 1» — потрясающий воображение «Руссо-Балт» модели К12/20, целиком и полностью выполненный из стекла, проехал около километра.

Петрович вывез Механикуса с фабрики, высадил, а затем вернулся обратно.

Свидетелей исторического события оказалось немного. Волков, Гончар, Проказа, два помощника Стрекалова, да несколько случайных прохожих, непонятно каким ветром занесенных на тихую улочку в столь поздний час. Все остальные были слишком заняты призраками. Да и считать Гончара с Проказой полноценными свидетелями не следовало: пришедшие в себя бойцы покрошили их из автоматов, сполна расплатившись за бойню у мельницы. А прохожие и вовсе мало что поняли.

Через несколько дней Стрекалов перевез «Изделие № 1» в свое поместье, где для него был выстроен специальный павильон. И иногда катал на нем Ксюху и детей.

Шедевры — они для ценителей.

А публике было представлено «Изделие № 2». «Руссо-Балт» модели К12/20, со стеклянным кузовом и стеклянной панелью управления, со стеклянным рулем и рычагами. Все остальное было сделано из обычных материалов и в точности воспроизводило механизмы старинного автомобиля. «Изделие № 2» вызывало удивление, оно попало на обложки журналов и первые полосы газет, удостоилось внимания политиков, дав повод порассуждать о возрождении российской промышленности, и на несколько лет вперед обеспечило заказами фабрику Стрекалова. Конкуренты негодовали и вынашивали планы постройки стеклянного самолета.

В дом Бабушки Осень Волкова привезли ее помощники, крепкие молчаливые ребята, приехавшие на Ленинский проспект в бронированном «Мерседесе». Она надеялась ошеломить Федора, но не получилось. Войдя в каминный зал и увидев царственную старушку в строгом дореволюционном платье, Очкарик не изменился в лице и даже из вежливости не выразил своего удивления. Присел в вольтеровское кресло и вежливо поздоровался:

— Добрый день, Мама Валя.

— Добрый день, Федя, — отозвалась Бабушка Осень, выдохнув к потолку дым. — Спасибо, что приехал.

Она держалась с Волковым так же, как и всегда, как он привык. Дружелюбно, однако с едва ощутимым превосходством больше пожившего и больше повидавшего человека. С легким превосходством, но с уважением и с теплотой. Она держалась, как держат себя хорошие родители даже тогда, когда у их детей появляются внуки.

Заботливая Мама Валя.

Вот только при нем она никогда раньше не курила.

Бабушка Осень.

— Я всегда чувствовал, что у Петровича хорошая наследственность.

— Увы, Федя, увы… Я бы очень хотела иметь такого сына, как Илья, но он мне неродной. Настоящая мать Ильи умерла при родах. Я вышла замуж за Петра, когда Илье было семь месяцев. — Бабушка Осень улыбнулась. — Еще одна тайна в твою копилку, Собиратель.

— Вы все равно ему родная.

Он не лгал и не старался польстить могущественной предводительнице московских искусников. Сказал, что думал. И под его словами могли бы подписаться многие. Петрович, Лева и Яша — точно. Мама Валя все поняла правильно.

— Мне приятно слышать это, Федя. Я очень старалась.

— Мы вас любим.

— Я знаю. — Она выдохнула ароматный дым. — Ты никогда не задашь этот вопрос, поэтому я отвечу сама: вы четверо стали такими отнюдь не потому, что я была рядом, а благодаря себе. Своей силе. Своему упорству. Своему трудолюбию. Каждый из вас дышит полной грудью. В каждом из вас горит огонь таланта.

Ухаживать Лева умел потрясающе. Переживая влюбленность, он осыпая избранницу знаками внимания. Водопадом комплиментов. Демонстрировал невероятную предупредительность. Но не перебарщивал. Купаясь в его любви, женщина видела рядом не послушную собачонку, готовую на все, дабы услужить, а настоящего мужчину, сердце которого принадлежит только ей.

Во всяком случае — сейчас.

— Ты его бросишь, — грустно улыбнулся Волков. — Он не создан для семейной жизни.

Отошедший к бару Лева помахал им рукой.

— Я знаю, — кивнула Испанка. — С ним нельзя жить, нельзя строить дом. Его можно только любить. Какое-то время быть рядом, а потом отойти в сторону. Но оставаться неподалеку. Видеть его иногда. Купаться в его внимании. — Она вздохнула, припомнив недавние события, и продолжила: — Его любовь защищает, делает нас еще сильнее, ограждает от зла.