Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – лорд-протектор

– Вот такие своей мягкой уступчивостью, – прокричал он, привлекая внимание и тех, кто в сторонке проходил мимо и не думал останавливаться, – выстилают дорогу Сатане!.. А мы должны быть тверже адаманта, ибо и капля точит камень, а дьявол никогда не оставит попыток опорочить человека перед Господом!

Сэр Растер спросил обалдело:

– Отец Ульфилла… Но где же мягкость? А что, Иуду надо было вынуть из петли и сжечь на медленном огне? Или отрубать каждый день по пальцу, а потом руки и ноги?

Я видел, с каким ожиданием все смотрят на отца Ульфиллу, он уже успел проявить себя, как очень оригинальный скандалист, а народ любит необычное.

– Иуда, – прокричал Ульфилла так пронзительно, что у меня зазвенело в ушах, – не искупил свой грех, а только увеличил!.. Он удавился на осине, а только Господь Бог, давший нам все жизни, умеет право их отнимать!.. Самоубийство – грех. А еще Иуда тем самым плюнул в сторону Господа и Его великого милосердия, ибо не оставил себе места для спасительного покаяния!.. Всем говорю, покайтесь!.. Господь милостив. Его милость видна уже в том, что не истребил всех вас, как я бы сделал… ибо никто из вас не вынесет справедливого Божьего суда… и потому Иуда вдвойне, нет, втройне виновен!

Отец Дитрих вздохнул, я видел, что он смущенно уронил взгляд. Горячая волна сочувствия прошла по моему телу. Ульфилла, конечно, прав, потому что не обременяет себя никакими земными заботами, может позволить себе жить высокими истинами, а отец Дитрих давно занят повседневной жизнью – устройством церквей, сложной иерархией служб, потому допустил крохотную промашку, опустившись на уровень суждений простого бесхитростного христианина.

Впрочем, мелькнула злорадная мысль, Ульфилла тоже занят сейчас строительством и хозяйствованием. И его страстный ораторский дар подутихнет…

А Ульфилла взглянул на Лоралею с откровенным недружелюбием.

– Сосуд порока, – провозгласил он с гневным обвинением, – вижу-вижу, как завлекаешь в свои сети сладким телом даже самых стойких и преданных делу Господа!.. Что ж, Господь послал тебя в этот мир не для радости, а искушения. Но Он знает, что делает!

Сэр Растер сказал с ехидцей:

– Святой отец, не попадитесь сами в ее сети!

Отец Ульфилла ответил со сдерживаемой яростью, что если вырвется, то испепелит весь мир:

– Всякий человек, начиная свой день, ставит в заложники свою душу! А к концу дня либо освобождает ее, либо обрекает на погибель. Зная эту истину, как я поступлю?

Растер смешался.

– Ну… вообще-то… А нельзя ли и рыбку съесть, и сковородку не мыть?

– Все можно, – ответил Ульфилла раздраженно. – Человек все может! И гордится этим. Но душу теряет. И сам не замечает, когда и где потерял.

Он шагнул мимо, стегнув и по мне страстно-негодующим взглядом. Сэр Растер, ничуть не обескураженный, сказал доброжелательно:

– Святой отец, может быть, разделите с нами трапезу? У нас есть повод. Сэр Ричард вернул себе леди Лоралею.

Леди Лоралея холодно промолчала, а Ульфилла отрезал раздраженно:

– Я пообедаю в уединении.

– Жаль, – произнес Растер, впрочем, без всякого сожаления в голосе, – а то мы так хорошо сидим в теплой компании! И постная пища у нас имеется.

Ульфилла зыркнул из-под лба, тонкие губы стиснулись в непримиримом выражении отрицания всего и вся.

– И в одиночестве можно быть толпой!

– Человек любит общество, – возразил Растер, – будь это даже общество одиноко горящей свечки.

– Одиночество лучше, – отрезал Ульфилла, – чем плохой товарищ! Тем более шумная компания горланящих неизвестно о чем. А жизнь идет…

– Одиночество великая вещь, – вздохнул Растер и уточнил: – Но не тогда, когда ты один.

Ульфилла уже уходил, обернулся и бросил зло:

– Людей можно терпеть только в одиночку! Толпа слишком близка к грязным и тупым животным.

Растер тут же забыл о священнике, едва тот скрылся с глаз, но барон Альбрехт и Макс все еще смотрели вслед. На лице Альбрехта проступило задумчивое выражение.

– В одиночестве человек, – проговорил он, – либо святой, либо дьявол. Кто из них этот священник?

– Пойдемте ужинать, – сказал я нетерпеливо. – Отец Дитрих, я очень надеюсь, вы не погнушаетесь обществом простых неискушенных рыцарей!

Отец Дитрих ответил кротко:

– Все мы неискушенны в этом мире. И все для нас внове.

Я взял Лоралею за руку и повел в донжон. Причем руку сдавил так, чтобы понимала: теперь я ее господин, лорд и хозяин, вырываться бесполезно, иначе потащу. Женщин воспевают лишь в тех случаях, когда держатся в рамках принятого, а если какая заартачится, то такую мятежницу можно и тащить.

Рыцари пошли следом, я слышал задумчивый голос отца Дитриха:

– Всякий, кто любит одиночество, либо – дикий зверь, либо – Господь Бог. Великий Аристотель сказал, чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, но сам же уточнил, что бывает и третий случай, когда в человеке есть то и другое. В этом случае он называется философом.

Барон Альбрехт подхватил любезно, уводя разговор с неприятного человека на более абстрактное:

– Кстати, все, кто некрещен, попадают в ад? А не жаль туда Аристотеля, Платона, Сократа…

Отец Дитрих покачал головой.

– Почему так сразу в ад? Злой вы какой-то… В чистилище есть уголок, где растут маслины, зреют финики и течет теплая река. Древние философы там продолжают свои умствования в ожидании Страшного суда. Не думаю, что им грозит ад, они жили безгрешно.

В холле я обернулся через плечо и сказал веско:

– Располагайтесь, я скоро спущусь.

Сэр Растер сказал весело:

– Успеха! Но не увлекайтесь, не увлекайтесь, сэр Ричард. Дружеская пирушка с боевыми соратниками тоже… гм… хорошее занятие.

– Я скоро, – пообещал я.

Лоралея поднималась по лестнице на второй этаж, похожая на каменную статую. Я не форсировал, держусь с предельной вежливостью, даже изыскан, да. Стараюсь уловить ее желания, в то время как Лоралея демонстрирует полную бесчувственность и отсутствие всяких желаний.

Я распахнул дверь в ее прошлые апартаменты.

– Ничего не тронуто, ничего не сдвинуто, дорогая леди. И все ваши платья целы. Как и обувь.

Она произнесла без всякого выражения:

– Мне все равно. Это все чужое. Верните меня к моему мужу и повелителю. Иначе он явится и сам возьмет, но тогда гнев его будет ужасен.

Я успел удержаться и не сообщить, куда пусть идет ее муж и повелитель, теперь я твой муж, протри глаза, вместо этого с легким поклоном ответил:

– Все слуги в вашем распоряжении, леди.

– Мне ничего не нужно!

– Подумайте, – предложил я. – Может быть, что-то и понадобится.

Я отступил к двери, снова поклонился, сама вежливость и правила этикета от и до, вышел, в коридоре уже с десяток бравых мужчин в доспехах и с оружием в руках.