Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек

– Можешь не слезать. – Лара с интересом обошла вокруг стула с самоубийцей Гобзиковым.

С интересом, будто это был не Гобзиков, а его чучело, потрогала Гобзикова за куртку.

– Для начала ты должен доказать, что ты достоин.

– Как доказать?! – выкрикнул Гобзиков. – Как еще доказать?!

– Я тебе серьезно говорю. – Лара продолжала его разглядывать. – Надо пройти испытание...

– Я не дурак! – Гобзиков переступил на табуретке, табуретка качнулась. – Как теперь попадем – ты же карты сожгла!

Я же прикидывал, что надо делать, чтобы его из петли все-таки вытащить. Если прыгнуть быстро, он может дернуться и слететь со стула. Тогда он повиснет резко, рывком, и может сломать шею. Надо действовать осторожно. Надо говорить на отвлеченные темы. О виндсерфинге, о засилье массовой культуры, поэтому я сказал:

– Лара поможет тебе куда хочешь попасть, а карты она сожгла, чтобы... чтобы эти карты не нашли они!

– Кто они?

– Они. А ты что думал, ты один такой умный? – Я тоже принялся ходить вдоль висельной табуретки, только в противоположную от Лары сторону.

Сколько милиционеров надо, чтобы вкрутить лампочку?

– Ты думал, ты один хочешь туда попасть?! – вопрошал я. – Сонмища всяких сволочей только этого и ждут! А туда нельзя никого пускать с нечистыми помыслами! Так что Лара правильно сделала, что все сожгла! Что сожгла эти твои карты! Зачем ей карты, у нее в голове самая лучшая карта!

Лара отошла в сторону, уселась на верстак. Я продолжал:

– Вот ты, Егор, поднял нас среди ночи из-за какой-то ерунды...

Гобзиков пристыженно отвернулся.

– Поднял из-за какой-то ерунды своих друзей...

– Ты меня избил, – с обидой сказал Гобзиков. – Какие мы друзья...

– Но ты же первый начал! Я-то при чем? Ну, я выбросил твою одежду, да, признаю. Так ты бы взял и выкинул мою, вот и все! А ты на меня с кулаками!

– Но избил-то меня ты! – настаивал Гобзиков.

– Ну и что! Все дерутся. А друзья дерутся чаще всего, так дружба только укрепляется. В бою.

Гобзиков помолчал, сказал:

– А ты вот с Носовым сколько раз дрался?

– Двенадцать, – не моргнув соврал я. – Он такой нарывистый, тошнит просто. Ему все кажется, что у него на пиджаке складки, всех этим достает, а меня особенно. И ничего, в петлю из-за этого не лезу. И подумай о матери вообще-то. Она у тебя...

– Она меня не замечает! – всхлипнул Гобзиков. – Она только его замечала! Ей до меня дела нет!

Это я, наверное, зря. Вспомнил мать. А вообще меня все это стало уже утомлять. Лара же вообще уже ковырялась перочинным ножом в ногтях, спокойная такая была.

Так мы и сидели еще минут пять. Я погряз в утомлении, а Лара в ногтях. А Гобзиков на табуретке стоял. И я постепенно начинал думать, что Гобзиков нас тут немножко дурит. Что совсем не собирается он вешаться. Насколько я знал, те, кто собираются реально повеситься, – они просто вешаются, не требуя к себе внимания широкой общественности.

– Я повешусь, – напомнил Гобзиков.

– Не повесишься. – Лара ковырялась в ногтях.

– Повешусь! – сказал Гобзиков.

Лара повернулась ко мне.

– Зачем мы здесь?

– Как зачем?

– Он не повесится. – Лара спрыгнула со стола.

– Конечно, не повесится, ты ему поможешь и он...

– До дому меня подвезешь? – перебила Лара.

– Я... А как же...

Я кивнул в сторону Гобзикова.

– С ним все будет в порядке. – Лара зевнула. – Я пойду, дождусь тебя у мопеда.

Она удалилась.

Вот так. Удивительное жестокосердие. Нет, я все-таки и сам предполагал, что Гобзиков блефует, блефует где-то процентов на восемьдесят.

– Сам понимаешь... – Я развел руками.

И тоже вышел.

Нет, некоторые, конечно, вешаются от вредности, но это в основном девчонки, а Гобзиков все-таки был парнем довольно серьезным. Но чужая душа – потемки.

Мы стояли на улице. Было холодно, Лара засунула руки в карманы куртки и мерзла потихоньку, стекла очков после сарая запотели. Но Лара все равно их не сняла. Даже несмотря на ночь.

– А вдруг повесится все-таки? – спросил я.

– Не... Не повесится.

– Баран... Чего он мне позвонил, а? Мы не такие уж друзья с этим психом, ты не подумай.

– Я думаю, поэтому он и позвонил, – сказала Лара. – Ему просто некому было позвонить. У него был только твой номер. Вот и все. Так, скорее всего, и произошло.

Об этом я не думал. Зря я ему действительно свой номер дал.

– Звонил бы по телефону доверия, что я ему, нянька? Почему я должен за него отвечать, а?

– Это хорошо, когда есть за кого отвечать, – сказала Лара. – Я знаю.

– Я не хочу ни за кого отвечать. Мне и так хорошо.

– Тогда все просто.

– Как просто?

– Я тебе покажу. В наглядных примерах.

– Покажи.

– Покажу.

Лара взяла меня за руку.

И подвела меня к щели в стене. Сквозь нее был отлично виден Гобзиков на стуле.

– Ну? – спросил я. – И чего?

– Смотри.

Гобзиков стоял. Мы смотрели. Потом Гобзиков громко сказал:

– Я вешаюсь!

После чего почти сразу брякнул стул.

Я поглядел на Лару. Потом в щель. Гобзиков болтался на веревке, дрыгал руками, дрыгал ногами, пинал воздух, все как полагалось. Пены еще не было.

– Он повесился, – тихо сказал я.

– Ну да.

Бред. Какой-то бред... Сверхреальность...

Гобзиков повесился.

Лара смотрела спокойно, я ей поражался.

Я не выдержал, ворвался в сарай, стал шарить по верстаку. Ножа не было. Надо перерезать веревку. Гобзиков еще дергался, глаза красные сделались. Я снова выскочил на воздух.

– Это... Дай...

Лара протянула мне ножик. Я вернулся в сарай и срезал Гобзикова.

Он свалился на пол, стукнулся головой. Мне было противно. Не от Гобзикова противно, а вообще от всего, бывает такое собачье чувство. Крапива...

– Больно... – Гобзиков держался за горло. – Больно так...

Появилась Лара. Я тупо стоял над Гобзиковым. И совершенно не знал, что мне делать.

– Может, «Скорую» вызвать? – спросил я.

– Зачем? С ним все в порядке. – Лара опустилась на колено. – Ему скоро лучше станет. Ты понял?

Это она ко мне обратилась.

– Что я понял?

– Ты сказал, что не собираешься ни за кого быть в ответе. Тогда зачем ты побежал его спасать?

Вот оно, значит, как. Психологические эксперименты.

– Она только на него смотрела... – прохрипел Гобзиков. – Не на меня... Я не хочу здесь, Лара...

Лара присела окончательно.

– Нет, не хочу! – Гобзиков сжался в комок, даже мне стало его жалко. – Не хочу...

Гобзиков плакал.

Маленький и жалкий Гобзиков плакал. Лара погладила его по голове.

Гобзиков вздрогнул.

– Я помогу тебе, – сказала она. – Не плачь. Я тебе помогу.

Лара вышла.

– Смажь шею кремом, – посоветовал я Гобзикову. – А то потом болеть будет. И борозда останется...

Гобзиков не ответил.

– Не парься, Егор, – сказал я. – Все будет... Ты мне позвони завтра, хорошо? Обговорим все...