Джеральд Бром - Косиног. История о колдовстве [litres]

Небо с Ручьем присоединились к пчелиному рою, закружили над головой, подхватили радостный смех Абиты.

Самсон прислонил метлу к изгороди, и пчелы, продолжая творить свое пчелиное волшебство, принялись украшать гирляндами сот столбы опор и поперечные жерди. Золото меда сверкало, искрилось в лучах восходящего солнца.

– Самсон, много они еще могут собрать?

В ответ Самсон недоуменно пожал плечами.

– Откуда мне знать? Чары творишь ты. Как долго ты еще сможешь петь?

«Хоть целый день, – подумала Абита. – Хоть целый день, дотемна».

– Одному мне не справиться, – объявил Лес, в ярости глядя на Небо с Ручьем. – Вы должны мне помочь, иначе мы от нее не избавимся.

Товарищи отвели взгляды в сторону.

– Вы глаз-то не прячьте! Не спрятаться от всего этого!

Взобравшись на груду черных каменных глыб, Лес остановился у деревца.

– Глядите! – велел он, ткнув пальцем в иссохший лист. – Глядите!

Взглянув на деревце, дикие зябко поежились.

– Паупау увядает у нас на глазах. А почему? Вы оба знаете. Абита крадет у него волшебство. Видели, как она с пчелами? Чувствуете, как в ней сила растет? Эта Абита не такова, какой с виду кажется. Боюсь, она вроде ведунов и знахарей из прежних времен. Вроде него, шамана. И вот теперь-то, войдя во вкус, она тоже не остановится, захочет большего, большего, пока всему не настанет конец. Ее взор уже стал так остр, что она видит нас, хотим мы этого, или нет.

– Да-да, а виноват в этом кто? Отец! Это он передал ей столько силы. Скоро она выучится вертеть волшебством, как душа пожелает, а там, с Отцовской-то помощью, чего только не натворит! В следующий раз спалит нас с вами на месте и не почешется.

Небо с Ручьем беспокойно затрепетали, паря над землей, как будто в эту минуту им больше всего на свете хотелось бы оказаться где угодно, только подальше отсюда.

– Вы слышали, что говорит Отец. Опять ему пауки не дают покоя. Что это значит, вы знаете не хуже меня. Мамунаппехт подбирается ближе и ближе, и все – из-за этой женщины. Из-за нее.

– Нет, Ручей! Какая нам разница, нарочно она, или нет? Нарочно, нечаянно – итог-то один! Всякий раз, как они творят чары вдвоем… это же все равно, что дымом костра Мамунаппехту весть посылать.

– Какую глупость они, спрашивается, выкинут завтра? Какую дверь еще отворят? Что, по-вашему, произойдет, если ведун пронюхает о возвращении Паупау?

Вот тут и Ручей, и Небо взглянули Лес в глаза. Во взглядах обоих отразился искренний ужас.

– Слушайте меня, оба. Эту женщину нужно убить, и чем скорее, тем лучше. Пока шаман не отыскал нас. Пока они не уморили голодом Паупау.

– Как? – Лес усмехнулся. – Вместе, вот как! Одолжите мне свое волшебство, помогите призвать ядовитых тварей. Они-то с ней и покончат, а от нашей «помощи» даже следа не останется. И все будет, как надо. Будет, не сомневайтесь!

Дикие с тоскою переглянулись, однако, пусть еле заметно, согласно кивнули.

– Вот и славно. Значит, сегодня… сегодня же ночью их на нее и науськаем.

День близился к концу. Заходящее солнце окрасило небо ярко-оранжевым. Пристроившись на обугленном остове крыши хлева, Самсон наблюдал за Абитой, с самого утра, не покладая рук, срезавшей с ограды полные меда соты и таскавшей их в дом.

– Хобомок , – донеслось до него словно бы с шелестом ветра.

Прикрыв глаза, Самсон в сотый раз пережил заново тот миг, когда услышал это имя впервые. Как он был потрясен… Казалось, оно жжет огнем. Казалось, сознание Самсона вот-вот разорвется надвое. И пауки. Пауки снова с ним… Сомкнув веки, Самсон видел их, видел самым краешком глаза, видел мохнатых крохотных тварей, что приносили с собой нестерпимую боль в голове.

– Оставьте меня, – прорычал Самсон.

Из-за дома показались Небо с Ручьем. При виде Самсона обоим сделалось весьма неуютно. Что же они от него скрывают?

Отнеся в дом очередную охапку срезанных сот, Абита ополоснула липкие руки в поилке для кур, принялась что-то подсчитывать, загибая палец за пальцем, заулыбалась.

– Самсон, я сочла все, что унесено в дом. Там больше, чем повозка выдержит! Помнится, Эдвард выручил по полной нити – самое меньшее, по девяносто шесть бусин – за фунт, и это ведь в прошлом году, а с тех пор, я слышала, цена выросла больше, чем вдвое. Понимаешь, что это значит, Самсон? Понимаешь? Это значит, пускай Уоллес облизнется и идет лесом: ферма теперь моя!

Захохотав, заухав, Абита бесшабашно улыбнулась, подхватила оставленную у изгороди метлу, отломила от черенка позабытый кусочек сот, отправила его в рот, громко причмокнула и закружилась с обнимку с метлой, будто в танце. Кружилась она до упаду, а после так и осталась лежать в траве, заливаясь усталым, однако ликующим смехом.

Видя ее воодушевление, ее кураж, Самсон почувствовал тянущееся к ней волшебство, почувствовал прочность уз, связавших Абиту с волшебной силой, растущей, крепнущей в ней на глазах. Смежив веки, он припал к ее волшебству, стараясь отворить с его помощью последние воспоминания, но все впустую: из глубин памяти снова и снова всплывали искаженные ужасом лица пекотов.

– Хобомок… Хобомок , – вновь и вновь отдавалось в голове.

«Неужто я – вправду дух смерти? Неужто я…»

Лежа в траве, Абита подняла взгляд и не на шутку встревожилась. Самсон был мрачен, как туча.

«Ты так помог мне, Самсон. Столькое для меня сделал. Как жаль, что я не могу помочь тебе…»

Рука, незаметно, словно сама собой оказавшись в кармане передника, нащупала ожерелье из волосяных колечек: теперь Абита не расставалась с ним ни на минуту.

«Ах, мать, если бы ты была рядом! Уж ты-то не растерялась бы. Ты непременно придумала бы, как помочь его горю».

Над головой зажужжала пчела. Абита негромко, не разжимая губ, подхватила ее песню, позвала пчелку к себе, и несказанно обрадовалась, когда та, покружив у ее лица, уселась прямо ей на нос, на самый кончик. Подобное единение казалось настоящим дивом: конечно, разговором такое не назовешь, однако желания и чувства Абиты пчелы вполне понимали, и это внушало неповторимое, ни на что не похожее ощущение единства с самой природой.

Осторожно сдув пчелу с кончика носа, Абита села. Сгущались сумерки, а еще ей требовалось сходить по малой нужде. Поднявшись на ноги, она застонала от ломоты в натруженной пояснице, обогнула дом и направилась к уборной – к «домику», как называл ее Эдвард. И вправду: как и все прочее, к чему Эдвард ни прикладывал руку, уборная была выстроена в виде небольшой бревенчатой хижины – основательной, прочной, позволявшей не опасаться ни дождя, ни ветра, ни даже медведя или стаи волков, вздумавших заявиться в гости, пока ты дела свои делаешь.