Джеральд Бром - Косиног. История о колдовстве [litres]

Поначалу Иисус решил, что это одна из коз – просто коза, поднявшаяся на дыбы, но едва отсветы пламени озарили идущего, кровь Иисусова словно бы превратилась в воду.

Перед ним возвышалась жуткая тварь сплошь из одних рогов, мрака да шерсти – колышущейся, клубящейся, черным дымом уносящейся по ветру прочь. Руки неведомого создания выглядели почти как человеческие, только с острыми кривыми когтями на пальцах; глаза, обращенные прямо к злосчастной троице, полыхали иссиня-серебристым огнем, прожигая каждого насквозь.

Диковинный зверь зарычал, обнажив клыки.

– Хобомок! – вскричал Ноотау.

«Хобомок?!»

Казалось, Иисусу вонзили нож в самое сердце. Откуда здесь, в козьем загоне на крохотной ферме, мог взяться сам повелитель смерти и мук? Об этом оставалось только гадать.

Зверь склонил голову на сторону.

– Хобомок? – скрежещуще, хрипло переспросил он.

На лице его отразилось очевидное замешательство.

– Хо… бо… мок, – неспешно, словно в попытках разгадать значение непонятного слова, проговорил зверь.

На лице жуткого зверя отразился страх. Будто терзаемый невыносимой болью, зверь стиснул виски ладонями, но вот глаза его сузились, вспыхнули ярче пламени.

– Хобомок! – прошипел он так, точно это слово обжигало язык, схватил Ноотау за шкирку, рывком вздернул на ноги и с силой ударил теменем о столб изгороди.

Иисус с Чоганом завопили, забарахтались в грязи, спеша подняться, метнулись к ограде, едва ли не кубарем перевалились через верхнюю перекладину и со всех ног помчались прочь.

Иисус нисколько не сомневался, что демон мчится за ними следом, но, оглянувшись назад, обнаружил его на прежнем месте, не сводящим глаз с безжизненного тела Ноотау.

Бежал Иисус во весь дух, начисто позабыв и о кукурузе, и о сердитой жене, и о тележках дядюшки. Сказания о злом Хобомоке он слышал с детства, так что хотелось ему лишь одного – оказаться от этого дьявола как можно дальше, да поскорей.

Утро застало Абиту сидящей на почерневшей от гари, покрытой сажей земле. Пламя угасло, однако хлев еще тлел, и над полем густой пеленой колыхался дым. Мула и коз удалось спасти, но кукуруза сгорела, погибла почти без остатка. Тут бы заплакать, но и сердце, и разум словно оцепенели. Правда, у нижней границы поля осталось еще несколько неубранных рядов, но этого, разумеется, было мало. Не пройдет и недели, как на ферму заявится Уоллес с шерифом, и все будет кончено. Он победит.

«Интересно, кого он, черт побери, хотел обмануть этим дурацким маскарадом?»

Абита сплюнула (слюна тоже оказалась черной от копоти) и призадумалась. Как же быть дальше? Не попробовать ли доказать, что все это – дело рук Уоллеса? Без подозрений в его адрес не обойдется наверняка: ведь урожай-то сгорел как раз перед тем, как подойдет срок выплаты долга! Любой человек в здравом уме сразу поймет: это он. Хотя… а поймет ли? Одного слова Абиты и обстоятельств дела тут, конечно же, будет мало, а Уоллес во время ночного налета не оставил поблизости даже следа сапога. Как убедить шерифа, что поджигатель – он, имея на руках только мертвого пекота да две пекотских тележки в хлеву?

«Это же он, подлец, их подбил, – подумала Абита, покачав головой. – Он, сукин сын, больше некому. И ведь как извернулся: знал, что люди в первую голову на индейцев подумают. На индейцев вину взвалить куда легче, чем на своих. Ах, если бы я стреляла получше! Хоть бы порадовалась, полюбовалась, как он подыхает…»

А, кстати, что ей мешает отправиться к нему на ферму прямо сейчас и пристрелить его там?

Над этим Абита задумалась надолго, смакуя, обкатывая мысль в голове. Ничего другого ей в эту минуту не оставалось.

Бука, потершись о ее ногу, мяукнул. Абита рассеянно погладила кота.

Вышедший из лесу Самсон пересек поле, обошел обгорелый остов хлева, смерил долгим, недобрым взглядом убитого накануне пекота и лишь после этого, подойдя к Абите, сел рядом с нею в траву.

Начинать разговор он не спешил – просто сидел, не сводя взгляда с хлева, и потирал виски, словно у него болит голова. Выглядел он донельзя усталым.

Спорхнув с небес, на плечо Самсона уселся Небо. Появившийся следом Ручей неспешно поплыл по кругу, огибая сидящих.

Вскоре к компании присоединился и Лес, выбравшийся из-под валявшегося неподалеку бревна. Сорвав травинку, он принялся задумчиво жевать стебелек.

– Убить его надо, – сказал Лес. – Того, большого.

– Ох, надо бы, – согласно кивнула Абита.

– Так мы поможем. Все мы. И Отец тоже.

Ручей и Небо с готовностью закивали.

– Возьми мушкет. И нож возьми – тот, подлиннее. Есть у него семья? Друзья? Соседи? Мы и с ними покончим, – улыбнувшись, заверил опоссум. – Убивать у Отца получается превосходно, главное – начать. Ему просто с началом нужно помочь.

Снова окинув взглядом обугленные кукурузные початки, ради которых надрывалась едва ли не до смерти целое лето, еще раз взглянув на дотлевающий остов хлева, построенного ею самой вдвоем с Эдвардом, Абита решила, что это прекрасная мысль – лучше и быть не может.

– Кто он? – внезапно спросил Самсон.

– Э-э… Уоллес?

– Нет, этот. Мертвый.

Абита бросила взгляд на мертвое тело, лежащее ниц в козьем загоне.

– Надо похоронить его, – со вздохом сказала она.

– Еще чего! – замотал головой Лес. – Оттащим в заросли, на поживу червям, да жукам, да слизням с медведями, и довольно с него!

– Кто он? – снова спросил Самсон.

– Один из индейцев-пекотов, – отвечала Абита. – Когда-то им принадлежали все окрестные земли, но из-за войн и болезней их уже сколько лет, как почти не осталось. Сейчас они рассеяны по всей округе, но, кажется, большая часть живет в деревне, во многих милях к северу отсюда.

– Он назвал меня «Хобомок». Ты это имя когда-нибудь слышала?

Абита пожала плечами.

– Нет. Ничего подобного не припомню.

Лес и Небо с Ручьем замерли.

Самсон смерил Леса строгим взглядом.

– Что такое «Хобомок»?

С ответом Лес нашелся не сразу.

– Это значит «дух смерти». Они считают, будто ты – демон, вот и все. Всех нас считают демонами. Плюнь и забудь.

Самсон уставился на Леса, словно пытаясь заглянуть в самую его душу, покачал головой, с силой прижал ладонь к виску.

– Ночью… после того, как я убил этого человека… пауки воротились. Прячутся в сумраке… не дают мне покоя во сне. Вижу маски… множество масок… и человека с разрисованным лицом. И все они никак из головы не выходят. Это становится невыносимым.

Лес, разом встревожившись, многозначительно переглянулся с дикими.

– Не бывать мне собой, – продолжал Самсон, – не обрести цельности, пока не смогу разглядеть, что укрывает сумрак. Быть может, эти пекоты что-нибудь знают?