Джеральд Бром - Косиног. История о колдовстве [litres]

– Нет, не знаю. Ни стишков, ни загадок.

– Зато я знаю целую уйму. А в плавании, от матросов, несколько новых услышала. Мне вот это больше всего понравилось:

Закончив стишок, Абита с показным смущением улыбнулась. Однако Самсон взирал на нее без тени улыбки.

– А соль в чем? Не понимаю.

– Ладно, вот еще:

Сдерживая разбирающий ее смех, Абита прикрыла ладонью рот, но на лице Самсона отразилось лишь недоумение.

– Хорошо. Допустим, к изящной поэзии ты глух. Быть может, хоть песня тебя немного развеселит? Знаю я одну, очень даже забавную: сколько раз ее слышала, а все смешно.

Откашлявшись, Абита замычала себе под нос, нащупала мелодию и запела:

Не сдержавшись, Абита фыркнула.

Тут Абита в голос расхохоталась и искоса глянула на Самсона. Казалось, Самсон не на шутку озадачен, однако заинтригован.

Закончить песню, то и дело фыркая от смеха, оказалось не так-то легко. Самсон тоже улыбался от всей души, но, скорее, Абите, чем песне.

Изнемогая от хохота, Абита поняла: дело не только в скабрезной песне. В кои-то веки ей представился случай, как говорится, «распустить волосы», снова дать волю вульгарной страсти к площадному веселью хоть перед кем-нибудь, пусть даже перед самим Дьяволом.

– Абита, пожалуйста, не умолкай. Я бы еще послушал.

– Но я больше куплетов не знаю.

– Слова… слова не важны. Главное – твой голос.

Абита смущенно улыбнулась.

– Тебе нравится мой голос?

– Еще как. Ты себе даже представить не можешь.

Абита продолжила песню без слов, и вскоре ее напев подхватило множество других голосов. Птицы, лягушки, сверчки – все живое вокруг запело с ней вместе. Их хор проник в самую душу, на сердце стало легко и свободно, захотелось сорваться с места, бежать, бежать, куда глаза глядят, да так и остаться в лесу, среди диких зверей.

Самсон улыбнулся шире, в серебристых глазах его заплясали искорки.

Поднявшись, Абита повела плечами, неспешно, плавно закружилась на месте в такт пению, и тут к общему хору присоединился еще один голос. Звучал он из-под земли, совсем негромко, так что Абита, скорее, почувствовала его, чем услышала.

«Змея. Та самая», – подумала она и бросила взгляд на Самсона. Однако Самсон словно бы ничего не заметил и даже глаз не открыл, лишь улыбался безмятежнее прежнего.

Ветер усилился, алые листья деревца затрепетали. Вмиг вспомнив сон о змее, предлагавшей ей яблоко, Абита невольно вздрогнула.

«Плевать, – подумала она, гоня страхи прочь. – Жизнь продолжается, погода прекрасна, поле принесло сказочный урожай. Настало время для радостей – любых, какие отыщутся в этом безжалостном, порой сверх меры безжалостном мире».

Упиваясь ароматами леса и улыбкой Самсона, она кружилась, кружилась, кружилась в такт песне без слов.

Прислонившись спиной к паре ручных тележек, Иисус, Ноотау и Чоган ждали Уоллеса в темноте, под раскидистой ивой. Ночь выдалась ясной, безоблачной, почти полная луна светила так ярко, что и фонарей зажигать ни к чему.

«Прекрасная ночь для кой-какого озорства, – подумал Иисус. – А если кукурузы там вправду хватит, чтоб наполнить доверху обе тележки, станет еще прекраснее».

Издалека донесся приближающийся стук копыт, и вскоре к иве у моста подъехали двое всадников. Уоллеса с сыном Иисус узнал в них не сразу: оба переоделись, да как! Нарядились во что-то вроде холщовых мешков с прорезями для рук и шеи, перетянутых в талии веревками вместо пояса; плечи и ноги голы, из-под соломенных шляп торчат вихры париков, сооруженных из черного конского волоса…

– Кем это вы вырядились?

– Ну, а на кого мы, по-твоему, похожи?

– На баб страхолюдных, – хмыкнув, ответил Иисус.

– Нет. Не видишь, что ли, мы – краснокожие.

Пекоты обменялись недобрыми взглядами.

Спешившись, Уоллес с сыном привязали коней под ивой, сняли сапоги и оставили их возле дерева. Затем Уоллес вооружился снятым с луки седла фонарем, и оба, очевидно, не привыкшие ходить босиком, неловко, по-бабьи, заковыляли к тележкам.

– Стало быть, вы нынче пекоты?

– Нас не должны узнать.

– Что это за шутки?

– Никаких шуток. Эта женщина знает нас, только и всего. Потому нам и пришлось переодеться.

Подняв фонарь, Уоллес окинул взглядом тележки. Одна оказалась расшатанной двуколкой с парой оглобель (ее предстояло тащить братьям), вторую, поменьше, с одной оглоблей, собирался катить сам Иисус. Тележки он «позаимствовал» у дядюшки, но если вернуть их до тех пор, как дядюшка обнаружит пропажу, все будет в порядке.