Джеральд Бром - Косиног. История о колдовстве [litres]

Вынув из кармана кошелек, Барри принялся отсчитывать в ладонь Уоллесу перламутровые цилиндрики вампума. Необходимость принимать плату за товар какой-то дребеденью, по сути – индейскими безделушками, Уоллес почитал унизительной, однако другой надежной монеты, кроме точеных бус из ракушек, в колониях не имелось.

Отсчитав пятьдесят бусин, Барри завязал кошелек и спрятал его в карман дублета.

– За бочонок-то нынче по пятьдесят восемь дают, – возразил Уоллес. – Сам знаешь: мед вздорожал.

– Точно, по пятьдесят восемь. За полный, – уточнил Барри, постучав по бочонку Уоллеса. – А этот полным не назовешь.

Уоллес порозовел.

– Ничего подобного!

Однако сам он прекрасно знал, что Барри прав. Мало этого, он сам же разбавил медовуху водой чуть больше, чем следовало, в попытках растянуть скудный запас меда, насколько возможно, и сейчас горько об этом жалел: ведь Барри наверняка заметит подвох, а, заметив подвох, в следующий раз еще срежет цену.

– Давай откроем да глянем?

– Нет… нет, ну его, – сказал Уоллес, старательно пряча смущение за напускной беспечностью. – Наверное, пена осела. Случается, знаешь ли.

– Случается… причем у тебя, Уоллес, как-то на удивление часто, – осклабился Барри, и в улыбке его не чувствовалось ни грана веселья. – Одним словом, хочешь – бери пятьдесят, не хочешь – вези свой бочонок кому другому.

Уоллес скривился, ссыпал вампум в карман, развернулся и направился прочь. Шел он прямиком на хартфордский рынок: там его поджидало действительно важное дело. Проходя мимо прилавков с соломенными корзинами, всевозможной посудой, инструментом, одеждой и прочими товарами, он ни разу не остановился, только порой косил глазом в сторону соблазнительных ароматов сластей, свежей выпечки и грудинки, жарящейся на углях. Искал он не товар – человека. Как уладить дело с Абитой, Уоллес придумал, но тут ему требовалась кое-какая помощь… вроде бы пустяковая, однако в Саттоне о такой не попросишь.

Вскоре он подошел к дальнему краю рынка, к клочку земли, отведенному индейцам-пекотам, торгующим собственным рукодельем и моллюсками. Прилавками им служили около дюжины одеял, расстеленных на траве. За товарами, разложенными поверх одеял, приглядывали женщины: согласно пекотским обычаям, именно женщины занимались торговлей и ведали почти всеми межплеменными денежными делами. Несколько увязавшихся с ними мужчин, вольготно расположившись поодаль, дымили трубками в тени пары дубов.

Здесь Уоллес и обнаружил того, кого искал, коротышку-пекота, разряженного на английский манер – в роскошном травянисто-зеленом камзоле, таких же зеленых штанах по колено и того же цвета высокой фетровой шляпе. Коротко стриженый, среди прочих пекотов, облаченных в традиционные племенные одежды, с длинными косами, украшенными бусами и перьями, он казался белой вороной.

Звался коротышка «Иисус Громовержец», но имя это было ненастоящим. Уоллесу он сознался, что пекоты называли его множеством разных имен, однако ни единого хоть сколь-нибудь лестного среди них не нашлось, и потому он решил сам выбрать себе подобающее, а поскольку в имени заключена великая сила, выбрал самое громкое, какое только сумел выдумать – отсюда и Иисус вкупе с божественной, повелевающей громом и молниями, птицей из индейских легенд.

При виде приближающегося Уоллеса Иисус Громовержец извлек изо рта трубку из кукурузной кочерыжки и широко улыбнулся, обнажив изрядную щербину меж двух передних зубов.

– Большой Сапог!

Уоллес поморщился. Иисус страшно любил называть собеседника, как придет в голову – порой тремя, а то и четырьмя разными именами в течение одного разговора, но обычно выбирал то, которое раздражало нареченного сильнее прочих.

– Меня зовут Уоллес. Просто Уоллес.

– Чем я нынче могу служить Большому Сапогу? – спросил Иисус и подмигнул Уоллесу, породив пару усмешек на каменных лицах пекотов, сидевших рядом.

Большинство пекотов объяснялись по-английски в лучшем случае, через пень-колоду, однако Иисус, помимо пристрастия к наречению собеседника самыми разными прозвищами, очень любил языки. Вдобавок к родному алгонкинскому, он говорил и по-французски, и по-испански, а уж английским владел настолько свободно, что без труда подражал любой его разновидности, любому говору, будь то хоть ирландский, хоть валлийский, хоть шотландский, хоть высокомерные, напыщенные интонации знатных кругов. Как-то раз, когда через город шел маршем генерал сэр Джонатан Эшли во главе своей гвардии, Иисус настолько похоже изобразил его голос, что собственные же гвардейцы генерала решили, будто им отдана команда «кругом», и оставили сэра Джонатана Эшли маршировать далее в одиночку. Горожанам проделка Иисуса пришлась так по вкусу, что его – ни много, ни мало – пригласили в «Черную Жабу» и попотчевали парой пинт медовухи.

– Я к тебе с предложением, – ответил Уоллес. – С делом, выгодным для нас обоих.

Иисус с подозрением сощурил глаз.

– Все проще простого.

– И отчего же мне в это не верится? – рассмеялся Иисус.

– Одна женщина очень много мне задолжала, а платить долг отказывается наотрез. Вот, чтобы вернуть свое, мне и нужна кое-какая помощь.

Затянувшись трубкой из кукурузной кочерыжки, Иисус выпустил изо рта густое облако дыма.

– А к шерифу отчего не пойдешь?

– Сложное дело, – со вздохом ответил Уоллес.

Иисус покачал головой.

– Хм-м-м… вначале все просто, теперь получается сложно. Какому же слову верить, Большой Сапог?

С ответом Уоллес замешкался: сохранить хладнокровие стоило ему немалых трудов.

– И тому и другому. Женщина… женщина эта – вдова, живет одна, вдалеке от деревни. Все равно, что в изгнании. К чему я обо всем этом толкую: приглядеть за ней некому. Как я уже говорил, на ферме она одна. Поэтому забрать то, что мне причитается, проще простого.

– И что же тебе с нее причитается?

– Кукуруза. Много. Целая уйма. Нужны всего-навсего два-три человека, в помощь с погрузкой. С ними мы просто как-нибудь ночью войдем к ней в хлев, погрузим кукурузу – мою кукурузу – в повозки и вывезем. Все, что сумеешь уволочь, можешь забрать себе, а я заберу остальное.

Иисус обвел взглядом прочих пекотов, но ни одного из них предложение Уоллеса не заинтересовало.

– Я же не грабить ее предлагаю, – добавил Уоллес, обращаясь ко всем. – Просто забрать то, что по всей справедливости мое, понимаете?

– Сдается мне, нам, забирающим твою кукурузу из ее хлева, эта женщина будет не слишком-то рада. Мушкета у нее в хозяйстве, случайно, нет?

– Может, и есть, но у меня мушкет точно имеется, и прихватить его я не забуду.

– Похоже, опасную ты игру затеваешь, Большой Сапог.