Сильвия Мерседес - Пыльные слезы

Я еще не встречала человека с такой волей и такими умениями, как у Фендреля ду Глейва. Он отдал все на это проклятие. Все. Но я не верила тогда, что проклятие продержится. Но я смотрела, темная магия пыталась оживить Одиль, но не могла.

И она жила. Безголовая. Обгоревшая. Она жила. Не двигалась, но не умирала.

И терпела.

Холлис притихла, Айлет осталась в потрясенной тишине. Она сидела на полу в кладовой рядом с парализованным телом Крисенты ди Батии, и мир кружился вокруг нее из-за безумия.

— Понимаешь? — спросила Холлис, нарушив молчание.

Айлет вздрогнула и резко посмотрела на бывшую наставницу.

— Я… не уверена. Что за проклятие удерживает тело живым даже после казни?

— Темное проклятие. Магия из древних времен, запрещенная Святым. Она звалась Краван Друк. Вкратце, Одиль прокляла себя, чтобы никто, кроме ее родни по крови, не мог ее убить. Что бы с ней ни делали — казнили, сжигали, рвали на куски — она не умрет, а будет оживать.

Эта мысль была ужасной. Слишком ужасной. Айлет склонила голову, провела ладонями по волосам, пряди выбились из косы.

— Она должна была знать об Атакаре, — сказала она. — Она должна была знать, что вы задумали для нее.

Холлис кивнула. Она опустила голову, ее голос был тяжелым, когда она ответила:

— У нас был… Пророк. Орден использовал его силы для построения стратегии. Он помог во многих миссиях, особенно, когда дело Избранного короля только начиналось. Но… он сбежал от нас в Дулимуриан. Это он раскрыл наш план Жуткой Одиль. Он предал нас.

— Пророк? — Айлет моргнула. Пророки могли только родиться в теле. Орден святого Эвандера запрещал рожденных с тенями в их рядах, и всех, кого обнаруживали, убивали, как хотели сделать с Айлет на рассвете.

Холлис посмотрела на Айлет, лишь на миг.

— Он был нашим пленником. Нашим… орудием. Пока он был нам нужен, он был жив.

— Вы держали раба. Раба, рожденного с тенью, — слова были горькими, Айлет было сложно произнести их.

— Это была война, Айлет, — сказала Холлис. — Мы использовали, что могли, делали, что должны были. Мы говорили себе, что это ради блага, — она пожала плечами и опустила голову. — Но мы знали. Все мы знали. В сердцах, где не могли врать себе. Только мы не говорили об этом, — она закрыла глаза, сжала пальцами руки, обвив себя. — Они учат многому в каструмах. Как думать с точностью. Как читать знаки и людей. Как охотиться, как убивать, как задавать только те вопросы, которые нужны. Они не учат, как сохранить честь. Они не учат, как быстро честь рассыпается. Пока не остается только кровавый обломок в центре души. И когда все закончено, когда война заканчивается, ты говоришь себе: «Теперь все заживет. Моя честь вернется». Но это не заживает. Это не вернуть. Ты можешь оградить оставшееся барьером и оберегать. Но вернуть не можешь.

Айлет отпрянула от слов Холлис, боясь правды, которую ощущала. Она не осмеливалась смотреть на свою душу, на свою честь. Она подозревала, что ее честь уже рассыпалась по краям, и восстановить ее не вышло бы.

Но она покачала головой и сосредоточилась на другом.

— А Фендрель? — спросила она. — Применив контрпроклятие на Жуткой Одиль, он…

— Он проклял Одиль, чтобы, раз убить ее мог только тот, кто одной с ней крови, то и возродить может кровь ее родственника. Но в том проклятии он привязал свою душу к своей тени. Он обрек себя на Прибежище, никакая сила этого мира не может его спасти.

Айлет не знала, как ответить. Фендрель ду Глейв, герой Перриньона, помощник Избранного короля… он обратился к темной магии ведьм. Еще одна иллюзия рушилась. Все те могучие мужчины, сияющие фигуры, которыми она восхищалась, оказались лишь глиняными богами. Потрескавшимися, легко разбивающимися.

Холлис потерла руками лицо, потянула за кожу под глазами.

— Фендрель, Гвардин и Нейн согласились показать голову Одиль в параде и показать, как сожгли ее тело в Дюнлоке на глазах двора, — ее голос был странно спокойным, словно она описывала события обычного дня. — Конечно, огонь не мог убрать ее тело, ведь проклятие восстанавливало его за часы. Это Фендрель придумал скрыть труп и голову в хранилище, защищенном проклятием крови, чтобы только род ду Глейвов мог зайти туда. Мы с ним… поссорились. Я сказала, что нельзя строить королевство на темной и опасной лжи. Но Фендрель был решителен. Он считал, что пророчество было исполнено. Одиль была остановлена, хоть и не мертва. И ее единственный родственник — Олеся — пропал. Душа Олеси сбежала в другое тело, но ее тело умерло и сгнило. Без родственника Одиль не могла вернуться. Но я не могла доверять этой иллюзии. Я откуда-то знала, что Олеся еще была там. И я знала… знала, что если найду ее…

Снова стало тихо. И в этом молчании разум Айлет заполнило осознание. Родня по крови. Чтобы убить Одиль, нужен был ее родственник. Нужно было чудо… оружие…

Айлет опустила голову, она вдруг стала слишком тяжелой. Как такое сильное контрпроклятие можно было сломать? Она даже не находилась в одной комнате с Одиль. Каким бы ни было проклятие, она не пробуждала ведьму. Это была не ее вина.

Но она нахмурилась… и вспомнила, как лежала на алтаре в старом храме в плену паралича. Вспомнила, как мужской и женский голос спорили над ее телом:

«Нет смысла оставлять ее живой. Мы можем собрать ее кровь».

«Мы не сможем сохранить ее свежей. Кровь должна быть свежей. У нас нет флакона из облидита. Нет… она может быть последним шансом. Мы не можем рисковать».

«Но мы не можем оставлять ее живой. Она может и погубить, и спасти нас…».

Она вспомнила, как магия Анафемы отбросила ее в стену дома ведуньи, и жуткая фигура подползла к ней, говорила кровавыми губами. Она помнила, как дрожащие ладони коснулись ее головы, прижали нож к ее горлу, бережно резали.

«Немного крови. Всего капля. Больше и не нужно. Этого хватит…».

Искажающая ведьма взяла ее кровь. И как-то сохранила ее свежей. Свежей и готовой для использования, когда они нашли труп Ведьмы-королевы.

Айлет подняла голову и поймала взгляд Холлис.

— Они пробудили ее моей кровью. Оживили ее.

Холлис кивнула.

— Ты должна знать, что я не участвовала в этом.

— Я знаю, дитя.

Но вина оставалась. Вина за существование. Если бы она не жила, если бы Холлис не сжалилась, не приняла ее и не спасла от огня, Одиль спала бы вечно. Была бы в плену ужасного существования.

Айлет закрыла глаза. Ей нужно было отогнать эти мысли, ей нужно было уйти. Она закрыла глаза и оказалась в лесу своего разума.

Она узнала место. Впервые она узнала пейзаж своего разума. Это был лес, в котором она жила с волчицей-матерью, братьями и сестрами. Она потеряла те воспоминания, но они остались в ее душе.

Ларанта вышла из-за деревьев, большая и черная. И теперь Айлет понимала, почему ее тень так выглядела — таким был последний носитель Олеси, так подсознание Айлет представляло защиту и любовь.