Одри Делонг - Сказочница

Видите ли, Ренна была простой рабыней, служанкой в «Большом» доме, и единственной ее утехой, когда она могла хоть недолго побыть наедине с собой, был тот рассветный час, когда она встречала восход солнца на черепичной крыше. Вся ее жизнь и труд были собственностью хозяев, у которых она жила.

Но душа — душа принадлежала только ей одной, и она была открыта всем. И эта ее открытость, готовность пожертвовать собой ради другого оказались в свою очередь чарами, под власть которых попал демон Безумия.

И в этих чарах, в этом странном волшебстве, которое несла Демону любовь простой смертной, Ириен находил не счастье, не восторг, а скорее ощущение полного, беспредельного покоя, какого он никогда не знал в вечном своем существовании. Когда он целовал ее, его губы, казалось, вкушали изысканнейшее из вин, точно бальзам обволакивавшее его душу. Но, несмотря на это, сила ума, светившаяся в его темных глазах, возобладала над силой этих чар. Ему скоро надоела роль выздоравливающего больного, и сырые замшелые стены подвала стали казаться ему стенами темницы. Он стремился поскорее покинуть их, и Ренна, не оставлявшая его теперь ни на минуту, помогла ему подняться на ноги. Они вышли на свежий воздух. Светящийся диск луны не спускал по-матерински заботливого взора с этого родственного существа, принадлежавшего иному миру (чего-чего, а солнечных лучей князь Ириен уже получил предостаточно).

Его совсем не интересовали домики городка с запертыми ставнями, окруженные стенами, точно маленькие крепости. И хоть громада Талл Зинан казалась оттуда не более реальной, чем мираж далеко на горизонте, его неодолимо влекло к ее подножию. В ее предгорьях, среди гигантских аркбутанов и балюстрад неведомых мифических строений, Ириен отыскал такие потаенные места, куда солнце не заглядывало с тех самых пор, как молот Великого Кузнеца выковал поверхность Ирта. Здесь из черных бархатистых озер доносились странные звуки, одни умиротворяющие, как нежное дыхание ребенка, другие пугающие: что-то скрежетало и билось в глубине, точно какое-то лишь создателю всего сущего ведомое отродье пыталось выкарабкаться из воды на сушу.

Сюда приходил Ириен и подолгу сидел на берегу блестящего гладкого озера, не тревожим ни странными звуками, ни вдруг воцарявшейся мертвой тишиной. Иногда он вставал на колени у подножия огромных, пугающих своей симметричностью сталагмитов, но он вовсе не возносил молитвы к обитателям зловещего мрака. Он размышлял. И мысли, приходившие ему, вовсе не были мрачными и тревожными, они были спокойные и безмятежные, окутанные лишь легкой поволокой грусти, которая всегда сопровождает истинную радость.

Порой он находил убежище в сумеречных расщелинах и пещерах, пережидая там, пока не исчезнет с горизонта слепящее око раскаленного солнца, а с восходом луны бродил в одиночестве посреди заброшенных строений давно минувших времен (ибо Ренна все же не могла совсем обходиться без ночного сна).

Но однажды ночью он разбудил Ренну, в изнеможении задремавшую подле него, и, взяв ее за руку, повел за собой по казавшимся непроходимым горным тропинкам, мимо отливавших в лунном свете серебром скал и утесов, над отвесными пропастями и глубокими расщелинами. И в конце концов они оказались в горной пещере, посреди которой недвижной гладью чернело озеро. Ириен взмахнул рукой, и перед ним появилось покрывало из черного бархата, затканное серебром. Легким движением он накинул его Ренне на ее хрупкие дрожащие плечи. Его собственный плащ, сотканный из гривы дьяволиц и нитей ужаса, точно крылья, развевался у него за плечами, когда он опустился на колени у края полночного озера. Полой плаща он нежно провел по лбу Ренны. Она закрыла глаза, и дрожь пробежала по ее телу. Ее руки в красных шрамах еще не совсем затянувшихся ран пронзила острая боль. В испуге она схватила за руку Ириена, но боль от этого только удвоилась, хоть само прикосновение было легким, как пух. По знаку Ириена Ренна опустилась вслед за ним на колени возле черного озера.

Своими влажными глазами она с нежностью смотрела в глаза Ириену. Бледной изящной рукой он провел по ее лицу, убирая со лба темные волосы, прилипшие от пота, выступившего от боли и испуга. Он ласково погладил ее нежную руку и, одной рукой приподняв ее лицо за подбородок, другой, нарушив зеркальную гладь озера, зачерпнул пригоршню чернильно-черной воды. Влажными пальцами он коснулся ее чела, смывая налет безумия, вызванного его плащом. Затем по мановению его руки перед ним появилась серебряная чаша с черными руническими письменами. Ее он также наполнил водой из озера и поднес к губам Ренны.

— Любимая, выпей это, — произнес он, и голос его, несмотря на свойственную ему мягкость, звучал гулко, и эхо вторило его словам в сумеречной тишине подземного царства. Здесь была как бы ничья земля, мир наполовину реальный, принадлежащий простым смертным, наполовину сверхъестественный, где царит власть демонов.

Ренна в нерешительности сделала глоток из чаши, и когда эхо голоса ее господина замерло в самых отдаленных уголках пещеры, она почувствовала на своих плечах какую-то страшную тяжесть, точно василиск вцепился ей в шею. Она зашаталась и чуть было не упала, но в этот момент в руках у нее оказалась какая-то опора. И хотя вокруг была кромешная тьма, она смогла разглядеть, что это был посох. Он был сделан из ветви того дерева, что росло у восточной стены. Ветвь была изуродована до неузнаваемости — казалось, что в ее узловатых сплетениях и наростах сконцентрировалось отражение безумной боли и ужаса.

Она вновь обратила свой взор на Ириена. Тот приблизился к ней и коснулся своими губами ее губ в нежнейшем из поцелуев.

На этом их пребывание в странной пещере подошло к концу пребывание, оставившее в душе Ренны неизгладимый след, точно какой-то чудесный сон, и влюбленные в каком-то отчужденном молчании вернулись в сырой подвал, служивший Ренне жилищем.

На следующее утро весь город наполнился таинственными слухами. Небо заволакивал густой серый туман, прорезаемый то тут, то там молниями каких-то зловещих оттенков, и никто не мог сказать точно, всходило ли в этот день солнце. С гор доносился какой-то тревожный, угрожающий рокот, а из колодца вырывались гейзеры красной зловонной пены. Охотники и те, кто отважился выйти в тот день в горы, рассказывали страшные вещи о том, как ветви на деревьях чернели и высыхали, и о каких-то непонятных светящихся следах на тропах.

Ренна забилась в самый угол подвала и съежилась на соломе, преследуемая кошмарными видениями. За весь день она лишь раз поднялась наверх, и даже бледное пасмурное небо показалось нестерпимо ярким для ее глаз. Тело ее окрепло, и ей уже не нужен был посох, но из-за страшной режущей боли в глазах она выпросила у хозяев разрешение остаться на весь день в своем прохладном темном подвале. Весь день она так и пролежала одна на соломе, ибо Ириен ушел еще задолго до рассвета, оставив Ренну наедине с кошмарами, которые она пережила в подземной пещере, и с тем, что порождало ее больное воображение.