Вонда Макинтайр - Луна и солнце

Король облачился в колет, усеянный бриллиантами, а кайма, которой был отделан красный кожаный панцирь, переливалась сверкающими рубинами. Его высокие красные сапожки-котурны завязывались серебряными лентами, также украшенными бриллиантами. Белокурый парик мерцал золотой пудрой. На голове его возвышался причудливый шлем с белыми страусовыми перьями, закрепленными огромными рубинами; плюмаж ниспадал до конского крупа. Его величество держал круглый римский щит с королевской эмблемой — солнечным диском чеканного золота, разгоняющим блестящие серебряные тучи.

Августейшие внуки ехали одесную его величества, каждый в некоем подобии его костюма, каждый верхом на чубаром китайском коне: его величество — на боевом, герцог Бургундский — на строевом кавалерийском, герцог Анжуйский — на небольшом, вроде дамской лошади, герцог Беррийский — на пони. Остальные участники королевского отряда скакали на серых в яблоках.

Люсьен ехал непосредственно позади короля. На его щите красовалась полная луна, сияющая отраженным светом солнца.

Отряды галопом описали круг по плацу. Месье на своем вороном испанском скакуне нес зеркальный щит, отражавший лучи его брата, «короля-солнце». Рядом с ним, на парном вороном жеребце, ехал Лоррен. Вместе, в японских кимоно, в лакированных доспехах и в причудливых шлемах, они возглавили свой отряд, выстроившийся по двое.

За ними последовал отряд месье дю Мэна, в тюрбанах и широких одеяниях кочевников пустыни, верхом на золотисто-рыжих конях. Их серебряные удила украшали разноцветные шелковые кисточки. Месье дю Мэн нес лавровую ветвь, посвященную солнцу.

Шартр предводительствовал отрядом древних воинов в прозрачных египетских льняных туниках. Он держал в руке высокий сноп цветов подсолнечника; они колыхались на ветру, роняя желтые лепестки. Его отряд на гнедых бросился вдогонку за золотисто-рыжими скакунами Мэна. Когда они поравнялись, то почти настигли вместе отряд его величества, за которым и последовали неотступно по пятам.

На кожаных чулках и меховой набедренной повязке монсеньора сияли изумруды. На плечах его развевался плащ из переливчатых перьев. В руках великий дофин держал кожаный щит, обрамленный птичьими перьями и украшенный серебряным орлом, обратившим взор к золотому солнцу.

Военный отряд монсеньора пересек плац, явив собою буйство ярких перьев и разноцветных драгоценностей, хаос кожаной бахромы и пестрых бус, меха и лент. Всадники его отряда соперничали друг с другом экстравагантностью и яркостью костюмов; лошадиные масти в его отряде ни разу не повторялись: черно-пегие кони соседствовали с гнедо-пегими, соловые — с булаными. К их отряду присоединились и вожди гуронов; в своих заемных панцирях, кружевах и парижских шляпах с плюмажами, они являли собой зрелище не менее диковинное, чем остальные.

На трибуне принц Японии наблюдал за конным балетом с таким видом, словно жалел, что не может в нем поучаствовать, а шах Персии — словно радуясь, что ему не придется в нем участвовать. Царица Нубии томно возлежала на подушках, скрытая от лунного света пологом черного шелка, который держали над нею прислужницы.

Каждый отряд отличала особая манера верховой езды. Если месье, Шартр и дю Мэн стремились, не теряя скорости, достичь точности в исполнении трюков, то отряд монсеньора, к удивлению и восторгу зрителей, совершал дерзкие и рискованные чудеса вольтижировки, то пуская коней галопом и становясь во весь рост на седло, то наклоняясь подобрать с земли позолоченные обручи.

Луна прошла уже половину пути до зенита. Галеон не послал более никаких известий.

В составе римской кавалерии его величества Люсьен верхом на Зели скакал на площадь Оружия.

Как и во время учений, римское войско разделилось на две шеренги, потом на четыре, словно в зеркале повторяя рисунок, сначала единожды, потом дважды.

От краев плаца всадники повернули коней и стремительно пустили их к центру. Все четыре шеренги одновременно ринулись к середине плаца, скача прямо друг на друга. Зрители восторженно вскрикнули и тотчас испуганно смолкли.

Люсьен скакал следом за королем, сдерживая Зели.

Достаточно чуть-чуть замешкаться или чуть-чуть прибавить скорость, и одно простое движение разрушит сложный маневр, низвергнет наземь коней, сметет всадников и превратит изящный балет в кровавое поле брани. После несчастного случая, в котором может пострадать король и трое из четверых его законных наследников, никто и не вспомнит о русалке. Может быть, ей удастся незаметно ускользнуть…

Однако Люсьен не мог заставить себя подвергнуть риску короля.

Зели безупречно выполнила полагающиеся движения конского балета. Четыре шеренги слились, образовав две, а потом одну; кони, гарцуя, подскакали к тому концу трибуны, на котором расположились аристократы. Зрители разразились радостными криками, воплями «ура!» и стали бросать цветы под копыта королевского скакуна.

Король подъехал к подножию трибуны. Его подданные стали кланяться; даже чужеземные монархи поднялись со своих мест, приветствуя его величество. По его знаку на плац выкатили несколько грузовых повозок. На оглоблях повозок и на упряжных лошадях колыхались ленты.

— Кузены, в знак уважения примите от меня дары.

Сначала он обратился к Якову Английскому и королеве Марии. Лакеи подняли с первой повозки картину вдвое больше портрета, который Яков подарил Людовику, и совлекли с нее покров белого шелка. С полотна на своего изгнанного кузена величественно взирал Людовик, скачущий верхом, без седла, в римских доспехах.

— Чтобы мы никогда не расставались.

— Самому отдаленному нашему кузену, прибывшему из островной державы-крепости…

На второй повозке возлежал гигантский гобелен, свернутый, точно свиток. Лакеи развернули его на валиках, по частям показав японскому принцу. В два человеческих роста высотой, в сто шагов шириной, он запечатлел триумфы его величества, благословляемые богами античного Рима.

— …шпалеру нашей гобеленовой мануфактуры, равной коей нет в мире.

На трех следующих повозках искрилось, сверкало и мелодично позванивало трио хрустальных канделябров, которые король преподнес царице Нубии.

— Пусть они освещают ваш дворец… Впрочем, ваша красота затмит их сияние…

Дар персидскому шаху занимал целых десять повозок: на каждой из них покоилось несколько зеркал в причудливых барочных рамах.

— Зеркала для вашего гарема, изготовленные на Сен-Гобенской мануфактуре, лучшие, прозрачнейшие в мире. А нашим союзникам из Новой Франции…

Дар вождям гуронов поместился всего на одной повозке, однако ценою превосходил все остальные. Два манекена, судя по перьям в париках призванные представлять американских дикарей, были облачены в костюмы белого бархата, с подходящими шляпами, перчатками и башмаками, сплошь усеянные бриллиантами.