Вонда Макинтайр - Луна и солнце

Кардинал Оттобони и прочие представители папской свиты провели его святейшество на предназначенное ему почетное место в королевской ложе. Лакей распахнул дверцу королевского экипажа.

— Займите место в моей ложе, отец де ла Круа, — сказал его величество, — и поддержите мой отряд.

— Да, ваше величество, — спускаясь по ступенькам, отозвался Ив.

— Я горжусь вами, — добавил Людовик, — горжусь вами, сын мой.

Ив оторопело обернулся:

— Ваше величество?..

— Ваша мать простила бы меня за то, что сейчас я открыл вам тайну, — произнес Людовик. — Она настаивала на том, чтобы я не признавал вас при жизни ее мужа.

Его коляска покатилась прочь по хорошо утоптанной земле. Принцы крови и фавориты галопом поскакали вслед за королем, чтобы подготовиться к состязанию.

«Сын его величества?! Возможно ли это?»

Ив точно во сне двинулся следом за слугой к трибуне.

«Это многое объясняет, — размышлял Ив. — Ссылку нашей семьи на Мартинику. Королевскую милость. Мое возвышение при дворе…»

Лакей проводил его в королевскую ложу. Ив без сил опустился на скамью, раздираемый противоречивыми чувствами — восторгом, скорбью, сознанием вины…

— Отец де ла Круа, — услышал он голос мадам Люцифер, — как мило с вашей стороны составить нам компанию, когда все остальные кавалеры нас бросили и не принимают в свои игры.

Наклонившись совсем близко получше разглядеть его медаль, она словно нечаянно, якобы лишь для того, чтобы не потерять равновесия, положила руку ему на колено. Поблизости сидели мадам и мадемуазель, в их свите пребывала и Мари-Жозеф. Ив не мог поднять на сестру глаза.

«Я этого не вынесу», — пронеслось в голове у Ива.

Однако ничего иного ему не оставалось. Мадам Люцифер и мадемуазель д’Арманьяк взяли его в кольцо справа и слева, прижимаясь к нему все теснее и теснее, околдовывая его чарующими звуками своих голосов, волнуя ароматами духов.

— Вы явились сюда, чтобы толкнуть меня на путь греха? — прошептала мадам Люцифер, его сводная сестра.

Пока Люсьен поспешно натягивал карусельный костюм и проверял, в исправности ли парадная сбруя Зели, Жак сбегал на голубятню и вернулся подавленный:

— Никаких посланий, сударь.

Люсьен кивнул. Он надеялся получить весть о том, что затонувший корабль найден, но не слишком-то тешил себя этой надеждой. Он заторопился в стойло. В шелковом шатре готовился к конному балету король.

— Месье де Кретьен, мне нравится ваш костюм.

— Благодарю вас, ваше величество.

Прежде «римские» королевские отряды всегда носили красное с белой отделкой и украшали доспехи и сбрую рубинами, перемежающимися бриллиантами. Люсьен не любил ярко-красного; ему, с его бледной кожей и светло-серыми глазами, он был не к лицу. Он предпочитал красновато-коричневый, синий и золотой; даже свои презервативы он завязывал шелковыми лентами синего цвета.

На Карусель он позволил себе надеть под красный кожаный панцирь колет золотой парчи, зная, что король в последний момент может приказать ему переодеться.

— Ваше величество, вы оказали мне милость, предложив выполнить какое-нибудь мое желание.

— Прямо сейчас, месье де Кретьен?

— Завтра оно утратит всякий смысл.

— Хорошо, если это в моей власти, — усталым голосом произнес король.

— Я молю вас сохранить жизнь морской…

— Не вздумайте! — вскрикнул король и продолжал уже спокойно: — Не просите у меня невозможного.

— Но иногда вы требовали от меня невозможного.

— И не упрекайте меня, — сказал его величество. — Неужели вы не цените мою жизнь, Кретьен?

— Больше собственной, сир, как вам хорошо известно.

— Это мадемуазель де ла Круа совсем заморочила вам голову своими россказнями о говорящих морских тварях и тайных кладах! Вот уж не думал, что вас способна одурачить женщина! Вам следовало взять ее…

— Я не беру женщин силой! — оскорбленно перебил его Люсьен.

— Вы чрезмерно щепетильны. Можно подумать, что вы христианин.

Люсьен с трудом удержался от резкого ответа. Если бы он попытался ответить на оскорбление, от этого не выиграли бы ни он сам, ни Мари-Жозеф, ни русалка.

— Ваше величество, взгляды мадемуазель де ла Круа весьма здравы и, в отличие от суждений ее брата, совершенно бескорыстны.

— Вы пытаетесь уверить меня, будто меня обманывает моя собственная плоть и кровь?

— Неужели подобного не бывало прежде, ваше величество?

Если Людовик рассчитывал поразить Люсьена, признав себя отцом Ива, то его ожидало разочарование; впрочем, король подозревал, что большинство придворных догадываются об этом, кроме, разумеется, Ива и Мари-Жозеф де ла Круа.

Людовик негодующе приосанился, неожиданно рассмеялся, умолк и снова превратился в воплощение достоинства.

— Ценю вашу искренность, Кретьен.

— Не стану называть Ива де ла Круа лжецом, — уточнил Люсьен. — Я лишь утверждаю, что у него есть веские причины для самообмана.

— А у Мари-Жозеф де ла Круа — нет?

— Какие же? Брат удостоен вашей милости. Сестра только рискует навлечь на себя ваш гнев.

— Я не могу отдать вам русалку, — промолвил Людовик. — Я не пойду на это. Не просите меня пощадить ее жизнь, давайте останемся друзьями.

Люсьен поклонился. «Я сделал все, что мог, — подумал он. — И более не могу ничего предпринять».

Он не надеялся на успех, но, хотя не терпел проигрывать, удивился, не испытав разочарования. Он был просто зол.

Мари-Жозеф большими глотками пила вино из серебряного кубка. Как только слуга снова наполнил его, она вновь его осушила.

«Какую-нибудь неделю тому назад, — размышляла она, — серебряный кубок, дар короля, привел бы меня в безмерный восторг! Всего неделю тому назад!»

Она махнула рукой, отсылая слугу, и поставила кубок на пол. Чуть-чуть захмелев, она, может быть, и расхрабрится, но, изрядно напившись, только навредит делу.

Трубы возвестили об открытии празднества, барабанная дробь провозгласила начало Карусели. Жонглеры и певцы кинулись прочь с плаца. Распространив запах дыма и смолы, вспыхнуло одновременно множество факелов, и площадь Оружия озарил резкий свет и протянулись длинные тени. Восточный край неба, напротив солнца, заполонила гигантская оранжевая луна.

Жить Шерзад осталось всего несколько часов.

Карусельные отряды галопом поскакали на плац.

Его величество в роли Цезаря Августа, императора Древнего Рима, возглавлял процессию верхом на самом крупном из китайских чубарых скакунов. На его красной кожаной сбруе сияли инкрустации из рубинов и бриллиантов, на надлобном ремне оголовья покачивался пышный красно-белый султан. Каждая пряжка, каждая бляха на седле и удилах, нагруднике и чепраке сверкала золотом. Красные и белые ленты развевались в гриве и хвосте коня.