Вонда Макинтайр - Луна и солнце

— Он убедил месье Демаре написать несколько мотетов, а потом присвоил авторство себе! Его величество не простил подобного обмана!

Чувство вины, охватившее было Мари-Жозеф, сменилось смущением. «Дурочка, — укорила она себя, — неужели ты могла подумать, будто его накажут за нанесенное тебе оскорбление?»

Пьеса, исполняемая камерным оркестром, зазвучала зловеще и мрачно, но вскоре окрасилась мажорными тонами: это юный Доменико Скарлатти заиграл на клавесине переложение ее кантаты; оно должно было сопровождать балет.

Мари-Жозеф затаила дыхание.

Блестящее мастерство Доменико вполне соответствовало чудесной музыке Шерзад. «Доменико неподражаем!» — подумала Мари-Жозеф. Он играл по памяти, ведь партитура осталась у нее в ящике для живописных принадлежностей.

Мари-Жозеф закрыла глаза. Перед ее внутренним взором возникла сцена охоты инквизиторов на морских людей.

Зрители ахнули. Рядом с ней сладострастно поежилась Лотта. Мари-Жозеф открыла глаза.

Из катящихся волн выпрыгнул ужасный демон и, танцуя, прошелся по сцене. Внешне он напоминал Шерзад, но намеренно обезображенную: с выступающими клыками, с длинными ушами и витыми козьими рогами, с окровавленными губами и горящими красными глазами. Танцор выделывал кульбиты, а за его спиной резвились в волнах нарисованные русалки.

Неожиданно с небес спустилась золотая колесница. Откуда ни возьмись появились тритоны, трубящие в раковины, раздалась торжественная музыка. Кони Аполлона, гарцуя, прошли по сцене и исчезли в волнах, будто их и не бывало.

Клавесин заиграл радостную, победную мелодию — тему освобождения Шерзад.

Аполлон, в сияющих доспехах с солнечным диском и солнечными лучами-бриллиантами, бросил вызов морскому демону. Короткий меч Аполлона плохо защищал от острых когтей морской твари, оставлявших глубокие царапины на маленьком круглом щите. Однако постепенно, по мере продолжения поединка, демон уступал Аполлону, покорялся его воле и наконец подобострастно упал перед ним на колени и смиренно склонил выю, ожидая, когда на него наденут ошейник и посадят на цепь.

«Шерзад пела не об этом!» — чуть было не вырвалось у Мари-Жозеф. Однако, невзирая на грубые искажения, песнь Шерзад, повествующая о судьбе русалки, завораживала Мари-Жозеф, а музыка восхищала любого, кто взял себе за труд вслушаться.

Аполлон провел морскую тварь по сцене. В тени за клавесином поднялся тенор и запел под сладостные аккорды Доменико:

Музыка смолкла. Тенор, Аполлон и Доменико склонились в поклоне перед его величеством, а русалка простерлась на сцене. Его величество милостиво кивал и улыбался, приняв их версию своего триумфа. Вокруг аплодировали ему члены королевского семейства, аристократы, кардиналы и епископы. Он принимал знаки почтения как должное.

— Какое прекрасное представление! — восхитилась мадам. — Какая прелестная музыка! Ее сочинил синьор Скарлатти?

— Ее сочинила Шерзад, мадам, — поправила Мари-Жозеф.

— Русалка?! — рассмеялась мадам. — Вы сами ее сочинили, вы так талантливы!

— Мари-Жозеф, душенька, не плачьте, — прошептала Лотта.

Граф Люсьен подскакал на Зели к экипажу кардинала Оттобони. Он передал Иву приказание выйти и явиться пред очи его величества.

Ив отдал глубокий поклон его величеству и поцеловал перстень папы.

— Я весьма доволен результатами ваших исследований, отец де ла Круа.

— Ваше величество, я…

Ив бросил взгляд на Мари-Жозеф, но она явно не могла расслышать то, что он собирался произнести. Может быть, она никогда не простит ему выбора, который он сделал.

— Ваше величество, ваше святейшество, — прошептал он, стараясь, чтобы никто не подслушал, — я установил, для чего служит странный орган русалки. Его назначение именно таково… как вы надеялись.

Его величество остался безучастным — этому научил его пятидесятилетний опыт царствования. Иннокентий же встревожился.

— Кузен, — обратился он к Людовику, — подумайте дважды. Если это правда, то какого решения ожидает от нас Господь? Морскую тварь должна исследовать Церковь. Передайте ее мне.

— Я подумаю об этом, — сказал его величество. — Пожалуйста, месье де Кретьен.

Ив поднялся и встретил взгляд ясных серых глаз графа Люсьена, исполненный такого презрения, что не могло быть сомнений: он распознал ложь.

Ив отвернулся. Граф Люсьен никак не мог ему помешать, ведь он знал о натурфилософии не больше, чем остальные придворные, и не в силах был его разоблачить.

Граф Люсьен подал его величеству плоскую квадратную шкатулку экзотического дерева, инкрустированную перламутром. Его величество открыл ее: внутри, на черном бархате, покоился золотой диск, изображающий его величество в римских доспехах, верхом, без седла, на боевом скакуне, с развевающимися по ветру волосами. Его величество вынул медаль из шкатулки, и она под действием собственной тяжести повернулась на крупно набранной цепочке, открывая на реверсе запечатленную Мари-Жозеф рельефную русалку, радостно резвящуюся в волнах.

Ив осознал, что совершил.

Колени его подогнулись, и он чуть было не упал. Схватившись за борт экипажа, он с трудом удержался на ногах. Он попытался поднять голову. Задыхаясь, не в силах оторвать взгляд от земли и от сверкающих спиц, он думал: «Лучше броситься под колеса. Как мне искупить собственную ложь, если не низвергшись в ад? Тогда мне не придется смотреть в глаза Мари-Жозеф и каяться за содеянное, не придется слышать последний крик русалки, не придется увидеть разочарование его величества, которое неизбежно постигнет его на смертном одре…»

Его величество надел медаль ему на шею. По толпе зрителей прокатился шепот одобрения. Ив наконец поднял голову, и по щекам его заструились слезы. Его величество улыбнулся.

— Вы обнаруживаете истинную скромность и похвальную чувствительность, отец де ла Круа, — произнес он. — Прошу вас, присоединитесь ко мне.

Ив сел в экипаж, ощущая невероятную слабость, словно сраженный тропической лихорадкой. Сидя рядом с королем, он плакал и отирал рукавом слезы, едва удерживаясь, чтобы не броситься ему в ноги, не признаться в обмане и не погубить себя и русалку.

Объехав двор, экипажи с грохотом прокатились в ворота и вереницей двинулись к площади Оружия. Плац окружала огромная трибуна. Жесткость позолоченных деревянных скамей смягчали бархатные подушки; на всех углах красовались большие букеты цветов. Воздух благоухал лавандой, рассыпанной на ступенях. Возле трибуны выстроились слуги, готовые проводить гостей его величества на их места и преподнести каждому серебряный кубок, увековечивающий память о Карусели. Зрителей развлекали жонглеры и певцы.