Вонда Макинтайр - Луна и солнце

Мари-Жозеф безмолвно заплакала от горя.

Люсьен взял ее за руку. Мари-Жозеф не могла осушить слез, но никогда еще не испытывала ни к кому такой благодарности за сочувствие.

— Вам запрещено сюда входить! Вы не вправе сюда входить! — донесся голос церемониймейстера из соседнего зала. — Стража!

И тут в зал впорхнул обезумевший голубь. Он заметался под потолком, потом увидел сквозь стекло небо и стремительно кинулся к окну, но в последний момент успел свернуть в сторону. Он отлетел к королевскому голубятнику, тот схватил его и прижал к груди. На плечах у него примостились другие птицы, один голубь притих за пазухой.

Не спрашивая ни у кого позволения, Люсьен подошел к голубятнику и, тяжело опираясь на трость, протянул руку.

Голубятник порылся в кармане и высыпал Люсьену на ладонь пригоршню серебряных капсул.

Люсьен не соблаговолил открыть их. Он вернулся на свое место, встав перед королевским троном. Мари-Жозеф глядела на горстку серебра, обрамленного сияющим ореолом от слез у нее на ресницах. Она вонзила ногти в ладони, чтобы не плакать, не закричать во весь голос: «Откройте же скорей, прочтите послание!..»

Его величество выбрал одну из капсул, преподнесенных Люсьеном. Открыл. Перевернул, но ничего не извлек. Потряс.

На блестящий паркет со звонким резким стуком выпал изумруд. Словно разбрасывая зеленые искорки, камень покатился по полу и замер у бахромы персидского ковра. Стражник поднял его и, преклонив колени у подножия трона, вернул его величеству.

Его величество прочитал послание на клочке бумаги, содержавшемся в капсуле, и уронил его на пол.

В каждой новой капсуле таилась драгоценность еще более прекрасная, чем в предшествующей: жемчужина, или нефритовая бусина совершенной огранки, или элегантная золотая подвеска. Пол у подножия трона усеяли послания. Мари-Жозеф составила из отдельных слов сообщения: «Ацтекские драгоценности. Испанское золото. Богатейшие сокровища».

Его величество сжал бесценную находку в ладони:

— Я дарую русалке жизнь.

Безучастный тон, которым это было произнесено, встревожил Мари-Жозеф.

— Ваше величество… — прошептал месье Бурсен.

— Месье де Кретьен, вручите ему… — Тут Людовик спохватился. — Месье Бурсен, я вознагражу вас, как и обещал. Можете идти.

Месье Бурсен, непрестанно кланяясь, удалился из тронного зала.

Людовик опустил взор на Люсьена, и на мгновение его покинула всегдашняя бесстрастность:

— Люсьен, моя опора, мой лучший советник… Кто же вас заменит?

— Никто, ваше величество.

Гордость и печаль Люсьена так растрогали Мари-Жозеф, что она чуть было не расплакалась снова.

Его величество подозвал Лоррена:

— Отвезите русалку в клетку.

— Ваше величество! — вскрикнула Мари-Жозеф. — Благодаря Шерзад вы получили сокровища!

— А я даровал русалке жизнь.

— Вы обещали отпустить ее!

— Вы осмеливаетесь мне перечить?

— Да, ваше величество!

— Я обещал не зажаривать ее для сегодняшнего пира. Если я не обрету бессмертия, вкусив плоти русалки, то пусть благодаря русалочьим сокровищам бессмертие обретет Франция.

Шерзад скатилась по деревянным ступенькам и рухнула в фонтан Аполлона. Оцепеневшая, убаюканная своим собственным скорбным плачем, она встрепенулась, обрушившись в зловонную воду, и забилась в сети, извиваясь всем телом. Как только сеть чуть-чуть размоталась в воде, немного ослабив хватку на ее теле, она в ярости ударила когтями по стропам, перерезая их словно ножом. Ячеистая сеть опала на дно, уносимая слабым течением, и повлеклась к водостоку, растягиваясь и сжимаясь, как осьминог.

Измученная, изголодавшаяся, избитая, исцарапанная, сильным ударом раздвоенного хвоста она взмыла над водой и рухнула вниз, подняв фонтан брызг. Дверь клетки с лязгом затворилась, замок закрылся. Опустился полог шатра. Оставшись в одиночестве, она принялась яростно скрести когтями по стенкам бассейна, а потом вцепилась в решетку над водостоком и трясла до тех пор, пока в кровь не стерла руки.

Ей не удалось найти путь к бегству.

Мушкетеры увели Люсьена и Ива, запретив Мари-Жозеф перемолвиться с ними словом. Двое стражников проводили Мари-Жозеф в покои мадам.

Мадам стояла в гардеробной, вытянув перед собой руки. Фрейлины затягивали на ней корсет. Мадемуазель уже успела облачиться в восхитительный серовато-бежевый атласный роброн, усеянный топазами. Халида как раз завершала украшение ее высокого, в оборках и лентах фонтанжа.

Едва увидев Мари-Жозеф, Халида уронила ленты, бросилась к ней и молча ее обняла. Следом за нею кинулась Лотта. Мари-Жозеф приникла к сестре и к подруге. Георгинчик Старший потрусил к ней, пыхтя, а за Георгинчиком Старшим, тявкая, потянулся и Младший. Они принялись обнюхивать подол ее нижней юбки и, почуяв Шерзад, истерически залаяли.

— Тише! — прикрикнула Лотта и отогнала болонок.

С помощью камеристок мадам невозмутимо облачилась в роскошное платье золотой парчи, словно не замечая присутствия мушкетеров.

— Можете идти, — наконец велела она им.

— Но, мадам…

— Делайте, как я сказала.

Они переглянулись и, пятясь, удалились из уборной. Несомненно, они остались дожидаться Мари-Жозеф в вестибюле, ведь даже повелительный тон и самоуверенность мадам не могли отменить королевские приказания.

Мадам прижалась щекой к щеке Мари-Жозеф:

— Ах, душенька, ваша судьба достойна трагической баллады. Король разгневан и требует, чтобы вы непременно присутствовали на пиру.

— Мадам, что же мне делать?

— Девочка моя, все, что мы можем, — это повиноваться его величеству.

Мари-Жозеф помогла Халиде причесать мадам, держа наготове шпильки и те немногие цепочки, подвески и кружевца, которыми мадам согласилась украсить волосы. Мари-Жозеф не могла забыться за повседневными заботами. Руки у нее дрожали. Другие фрейлины перешептывались, осуждая ее неповиновение, ее испачканное, измятое платье и растрепавшуюся прическу.

«Шерзад жива, — думала Мари-Жозеф, — пока жива…»

Однако она знала, что в бассейне фонтана ее подруге долго не продержаться.

Мадам протянула руку. Мари-Жозеф застегнула у нее на запястье бриллиантовый браслет, подарок короля. Грани алмазов ослепительно засверкали в сиянии ее слез.

— А сейчас, — сказала мадам, — мы должны что-то с вами сделать.

Она строго оглядела Мари-Жозеф:

— Вы же не можете присутствовать на пиру у его величества в грязном платье!

— Не дразните ее, мама! — вступилась Лотта.

Она подвела Мари-Жозеф к шкафу и распахнула дверцы.

Перед Мари-Жозеф предстал самый прекрасный роброн, который ей доводилось видеть: переливчатого серебряного атласа, отделанный серебряным кружевом, с корсажем, усеянным лунным камнем.