Вонда Макинтайр - Луна и солнце

— Она напомнила мне о прежних, блаженных временах. О временах моей юности. О пьесе, которую я сочинил когда-то… Помните, месье де Кретьен?

— Она была исполнена в честь возвращения посольства вашего величества из Марокко, — произнес граф Люсьен. — Посол счел это величайшей честью. Как и все мы, сир.

— Я уже много лет не писал музыку, — посетовал его величество. — Ах, сколь степенным меня сделала старость! Но вскоре все переменится!

Король рассмеялся.

Бледное, аскетическое лицо папы Иннокентия покрылось слабым румянцем, как будто он решил, что Людовик смеется над ним.

— Эта сказка исполнена языческой непристойности, — заявил Иннокентий, — а музыка так и призывает к разврату и прелюбодеянию!

— Ваше святейшество, — осторожно вмешался Ив, — ваше святейшество, прошу прощения, но моя сестра — воплощение невинности.

Мари-Жозеф мысленно благословляла брата за то, что он решился за нее вступиться, но папа Иннокентий критически оглядел ее с головы до ног: фонтанж, платье, декольте. Мари-Жозеф была поражена тем, что святой отец смотрит теми же глазами, что и обычный мирянин.

— Вот как, отец де ла Круа? Тогда вам следовало бы посвятить больше времени ее нравственному воспитанию.

«Я хотела только угодить Иву, — в отчаянии думала Мари-Жозеф, — а вместо этого навлекла на него порицание».

— Эта пьеса не для женских ушей, — заключил Иннокентий, — да и не для мужских, если мужчины стремятся ходить путями праведных.

— Кузен, — возразил Людовик, — француженки искушены в светских тонкостях.

— Уж слишком они искушенные и слишком светские, — ответил Иннокентий, — они слишком долго были лишены нашего влияния.

— А вы — их влияния, ваше святейшество, — неожиданно произнес граф Люсьен.

Иннокентий, опустив взгляд, возмущенно воззрился на графа Люсьена, но обратился к Людовику:

— Подумать только, я и не знал, что в свите короля Франции до сих пор состоят шуты. Вы проявили немалое великодушие, оставив на службе любимых уродцев покойной королевы.

Если придворных и позабавила словесная дуэль двух властителей из-за самых слабых и бесправных приближенных Людовика, лишь недавно попавших в фавор, то, услышав прямое оскорбление в адрес аристократа, они замерли в ледяном безмолвии. Даже его величество был поражен.

Иннокентий протянул руку по направлению к графу Люсьену, предлагая ему поцеловать перстень.

Граф Люсьен поглядел на папский перстень с отвращением.

— Не хотите нам сплясать, синьор шут?

— Только если вы согласитесь аккомпанировать мне на небесной арфе, ваше святейшество. — Граф Люсьен говорил самым любезным тоном, стоя в небрежной позе, держа эбеновую трость на сгибе локтя.

— Месье де Кретьен от моего имени управляет провинцией Бретань, населенной весьма строптивыми подданными, — произнес его величество. — Он мой преданный друг и надежный советник, и… он не танцует.

— Бретонцы воистину строптивы, — помрачнел Иннокентий. — В этой провинции до сих пор царит языческая ересь.

Взглянув опять на графа Люсьена, он, казалось, окаменел в безмолвном неодобрении.

Граф Люсьен не дрогнул.

— Мадемуазель де ла Круа! — позвал его величество, словно не замечая напряженного молчания. — В память вашего отца повелеваю вам написать кантату в честь годовщины моего восшествия на престол.

— О, ваше величество! — воскликнула Мари-Жозеф, вне себя от страха, но потом ее решимость пересилила все опасения. Одобрение его величества значило для нее несравненно больше, чем гнев его святейшества.

— Посвятите кантату пленению русалки. Кому же и сочинить сию пьесу, как не сестре удачливого охотника?

— Благодарю вас, ваше величество!

Она присела в глубоком реверансе, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок. Она преклонила колени на сверкающем паркете, широко раскинув юбку и низко опустив голову.

— Охота — занятие, не подобающее священнику-иезуиту, — вновь вмешался Иннокентий, — а сочинение музыки — занятие, не подобающее его сестре!

— Помилосердствуйте, кузен! Я старик, мне так хочется праздника — с пиром, русалкой и кантатой! Пойдемте, за ужином мы успокоимся и забудем обо всех разногласиях!

«Я должна встать», — подумала Мари-Жозеф, пристально глядя на блестящий пол и не находя сил даже поднять голову.

— Мадемуазель де ла Круа, — твердо прозвучал у нее над ухом голос графа Люсьена, — вы должны встать.

«Интересно, уж не читает ли он мои мысли, подобно тому как читает мысли его величества?» — удивилась Мари-Жозеф. Он взял ее руку своими длинными, тонкими пальцами.

— Позвольте мне помочь вам, — раздался с другой стороны голос Лоррена.

Он взял ее за другую руку и с легкостью поставил на ноги.

Его величество возглавил торжественную процессию, направившуюся на полночный ужин в Салон Изобилия. Его святейшество последовал за ним, бросив мимолетный взгляд на Ива и демонстративно игнорируя Мари-Жозеф и графа Люсьена. Мари-Жозеф опустила глаза на графа Люсьена, а потом подняла на Лоррена.

— Спасибо, господа, — прошептала она.

Граф Люсьен склонился над ее рукой. Чуть-чуть прихрамывая, легонько постукивая тростью по полу, он отошел, оставив ее в обществе Лоррена.

— Кретьен еще более одержим правилами хорошего тона, чем король, — усмехнулся Лоррен.

Внезапно рядом с ним появился месье и взял его под руку:

— Пойдемте, Филипп. Мы не должны оставлять моего брата.

Лоррен поклонился, передал Мари-Жозеф Иву и медленно зашагал прочь вместе с месье. Мари-Жозеф умирала от голода и хотела было двинуться за ними, но Ив ее удержал. Все остальные придворные устремились за его величеством. За их спиной на Мари-Жозеф уставился месье Гупийе; лицо его выражало неприкрытую злобу и зависть. Наконец он отвернулся и велел камерному оркестру играть одну из его собственных кантат — элегантную пьесу, начисто лишенную дерзости и оригинальности.

— О чем ты вообще думала? — напустился на нее Ив.

Пораженная поведением месье Гупийе, опечаленная неодобрением его святейшества, Мари-Жозеф была вынуждена защищаться:

— О том, как угодить тебе и его величеству.

— Неужели ты не знала…

— Откуда мне было знать, что все так кончится? Это же просто пьеска, не более. Малыш Доменико услышал, как я ее играю, и сыграл своему отцу, месье Гупийе услышал ее, восхитился…

«Он ею больше не восхищается», — мысленно добавила она.

— Раньше ты хотела помогать мне! — горячился Ив. — Ты говорила, что хочешь мне ассистировать, и только! А ныне ты предалась рассеянию и легкомыслию!

— Неправда! Я и сейчас хочу тебе ассистировать. Но как я могла отказать королю?

— Ему не следовало давать тебе таких приказаний. Когда его святейшество выразил неудовольствие, он должен был подчиниться, а не…