Марина Ночина - Грань двух миров [СИ]

Резкий подъём выбил из лёгких весь воздух, мой крик оборвался. Я судорожно закашлялась. Земля очень быстро удалялась.

— Лера! Не паникуй! Всё хорошо! — Долетели до моих ушей спокойные слова Чертанова.

— Ты с дуба рухнул?! — Откашлявшись, я завопила вполне осознано. Меня всё ещё тянуло вверх, голова уже была выше уровня крыши. Внизу беспокойно, но бессмысленно метался Однокрыл. Джердж громко клекотал что-то непонятное, но попыток напасть на моего обидчика или спасти меня, не делал.

— Он не причинит тебе вреда! — В это время увещевал Чертанов. — Страж не нападёт на партнёра джерджа.

Я ничего не понимала, но, видимо, таблетки снова сыграли свою роль и вместо потоков очередных воплей, я выдала вполне осмысленное:

— Какой страж?

Спустя секунду, когда меня в воздухе повернуло на сто восемьдесят градусов, я получила ответ на свой вопрос.

Над крышей, на тонком и гибком зеленом стебельке, возвышалась… э-э-э… возвышалось нечто невероятное. Я тут же вспомнила, как в детстве рисовала цветы: наклонённый стебелёк, обязательно по длинному листику с каждой стороны, а сверху огромный бутон. В данном случае ромашки. Хотя по размеру он больше напоминал подсолнечник-переросток.

Из обрамления красивых белых лепестков на меня с любопытством смотрела человеческая голова с птичьим клювом. Череп немного деформирован, вытянут, словно лошадиный, кожа зеленоватая с синими прожилками, глаза круглые, размером с чайные блюдца, голубые-голубые, бровей нет, череп так же лыс, уши обычные, человеческие, чуть вытянутые на кончиках, рот заменяет длинный клюв, как у аиста. «Ромашка» открыла клюв, и я заметила раздвоенный, как у Однокрыла язык. Язык «выстрелил» в мою сторону, тут же убрался обратно и клюв, с клацаньем захлопнулся.

— Ма-ма, — выдала я, чувствуя как ко мне подкрадывается шизофрения, потому что в нормальном состоянии такое вообразить сложно.

— Он тебя не тронет! — Продолжал снизу успокаивать Чертанов.

Ему хорошо. Это не он висит кверху тормашками, подвешенный за лодыжку лианой — я, наконец, смогла рассмотреть, что меня схватило. Не зря мне эти лианы казались живыми.

— Прывэ-э-эт, — поздоровался со мной цветок-мутант. Голос у него был глухим, видимо, из-за клюва, и с акцентом, словно язык, на котором мы говорили был для него неродным.

— П-п-привет, — запинаясь, на автомате выдала я.

Оно ещё и разговаривает!

«Ромашка» расплылся (думаю, это всё-таки он) в довольной улыбке.

— А што ты сдесь дэлаэшь? — картаво, с детской наивностью поинтересовался цветочек и немедленно заявил: — Сюда нэлься.

— Почему? — Всё так же на автомате спросила я.

Цветочек открыл клюв, готовый отвечать и тут же его закрыл. Нахмурился. Бровей у него не было, но лоб пошёл глубокими складками, клюв немного сместился влево, а чёрные круглые зрачки в глазах-блюдцах закатились верх. Не меньше минуты он думал. У меня уже в висках заломило от висения вниз головой. Зато за эту минуту мы с Даром успели пообщаться.

«Говори с ним», — жестами показал мне Чертанов.

Я развела руками, мол, о чём говорить-то?

Дар изобразил подкову. Потом выставил ладонь, показав пять пальцев, сказал что-то Одину на ухо и скрылся в хижине. Это типа пять минут с цветочком говорить? А дальше что? Дар устроит ему прополку? Я ж тогда свалюсь вниз! Тут метра три, если не все четыре. И ладно, если на ноги брякнусь. Но я не кошка, упаду, как камень, головой вниз.

Клац-клац — дважды щёлкнул клюв, отвлекая меня от панических мыслей, глаза «ромашки» стали осознанными, он посмотрел на меня и пожал плечами-листиками:

— Нэ снаю. Но нэлься.

— Как это так? — Удивилась я, тяня время. — Обязательно должна быть причина.

— Нэ помню, — выдал на этот раз цветок-мутант.

— Ты давно здесь? — Спросила первое, что пришло в голову.

«Ромашка» кивнул.

— Давно. Нэ помню. Много врэмэни прошло. Долго один. Сюда никто нэ приходит. Раньшэ ходили. Потом пэрэстали. А што ты сдесь дэлаэшь? — Повторил цветок свой ранее заданный вопрос и с любопытством склонил голову вбок.

— Ищу одну штуку.

— Штуку? — Не понял «ромашка».

— Ну… эта такая… подкова, — поправилась я и так же, как недавно показывал Дариус, очертила руками форму подковы. — Ты случайно здесь её не видел?

— Видэл, — качнул лепестками цветок.

— Ой, как хорошо! — «Обрадовалась» я, изобразив дебильную улыбку. Глянула вниз. Однокрыл в это время уселся прямо подо мной, словно собрался ловить. — А ты можешь мне её отдать? Она мне очень нужна, чтобы попасть домой.

— Нэт! — Отрезал цветок, жутко, по хищному, клацнув клювом, я аж назад отшатнулась. — Нэлься!

— Почему? — Пошла я по второму кругу.

— Нэ помню, — нахохлился «ромашка». Кажется, он сам на себя злился, что забыл столь важный аспект своей жизни.

— Хорошо-хорошо, — выставила я руки перед собой. — Нельзя, так нельзя. Тогда отпусти меня, и я просто уйду.

Цветочек снова нахмурился и на этот раз он не думать собрался. Ему мои слова не понравились.

— Нэ могу, — цветок отрицательно покачал башкой, покрытой красивыми белыми лепестками. — Нэ должэн. Артэфакт — важно. Охранять.

«О! Смотрите, вспомнил, горшок тупой!» — подумала я, прежде чем лиана подняла меня ещё на метр выше.

— Эй-эй-эй! Подожди! — Завопила я вновь. — Меня нельзя трогать!

— Почэму? — Озадачился «ромашка».

— У меня джердж есть, — выдала я вариант Дариуса.

— Джэрдж? — Хлопнул глазами-блюдцами цветок и задумался ещё на минуту, потом кивнул: — Да. Чую. Ты Джа-эту. Тэбя нэльзя трогать.

— Нельзя-нельзя! — Подтвердила я. Пусть хоть вантузом назовёт. Дариус, где тебя носит?!

— Но я нэ могу тэбя отпустить! Артэфакт. Охранять. — Печальный голосом Пьеро, проныл «ромашка». Видимо, у него в мозгах замкнуло от двух разных установок. Отпустить он меня не может, но и трогать меня не должен, ибо я Джа-эту, кто бы это ни был.

— Я Джа-эту! — Твёрдо заявила я. — Ты обязан меня отпустить. Отпусти меня немедленно!

И знаете, он отпустил.

Я камнем рухнула вниз. Даже взвизгнуть не успела. Только моргнула испугано, и уже в следующий момент намертво вцепилась в крыло Однокрыла, каким-то невероятным образом оказавшись у него на спине.

Поймав меня, Один ловко оттолкнулся от стены хижины, заходившей ходуном, и длинным прыжком спрыгнул на землю. Я тут же сползла со спины питомца и уставилась на цветок. «Ромашка» и весь вьюн, пронизывающий хижину странно посерел.

— По-мо-ги, — жалобно произнёс «ромашка», его глаза закатились, а голова, окруженная белыми лепестками, оторвалась от стебелька и, прокатившись по крыше подобно чудному мячику, с чавкающим звуком упала в траву. За следующие несколько секунд весь вьюн осыпался пеплом, хижина затряслась и начала разваливаться.