Рошани Чокши - Бронзовые звери [litres]

– Все? – повторил Руслан.

– Почти все.

Снова тишина. В жилах Лайлы бурлил огонь.

– Дай мне футляр с лирой.

Вот оно.

Сигнал.

Лайла услышала шуршание тяжелых складок плащей, а затем – Удар.

Лайла ничего не видела, но слышала, что все идет по плану. Руслан вскинул руку, металлический шип разрезал его запястье, и Сотворенное кровью Евы снадобье разлилось по его венам. Каждый день патриарх Падшего Дома принимал его понемногу, чтобы стать неуязвимым.

Однако сегодня доза была намного превышена.

Голос Руслана сделался визгливым, в нем звучала паника.

– Северин, что ты…

– Апофеоз уже близко, но, боюсь, небеса переполнены, и мне сообщили, что осталось место лишь для одного божества.

Гондола застыла неподвижно. Руслан не мог вымолвить ни слова.

– Кстати, Ева надеется, что ты сгниешь и даже воды лагуны посчитают твою душу слишком грязной, и потому ты сразу же отправишься в ад. О, а также настоящий месье Монтанье-Алари выражает тебе свое почтение.

Ева услышала негромкий смех рядом с собой.

– Отлично сказано. Bon chance [7] Удачи. , Ева.

Лайла повернулась и увидела рядом с собой настоящего Северина, в лунном свете его глаза казались черными. Чтобы хитрость Евы сработала, он дал ей каплю своей крови для Творения, чтобы она смогла на время сделаться им. На ней была и его одежда с защитой от пламени, сделанная из специальной ткани Зофьи, а Северин остался лишь в тонкой рубашке цвета слоновой кости, облегавшей его плечи и распахнутой на груди. Похоже, холод его совершенно не беспокоил.

Пока они ждали, что будет происходить дальше, Лайла старалась не смотреть на него.

Я не могу сейчас тратить на это время, сказала она себе.

Но когда она все-таки взглянула на него, ее охватило непрошеное чувство близости.

А затем мир взорвался.

Взрывной волной гондолу Лайлы отбросило далеко от причала. Что-то врезалось в борт лодки, деревянный остов начал рассыпаться, словно ломающиеся кости. Мир вокруг казался чересчур ярким, чересчур оглушительным. В ушах звенело.

– Лайла!

Она почувствовала, как кто-то схватил ее и поволок вниз. Какое странное ощущение дежавю. Они уже делали нечто подобное в Пэлас де Ревз. Она вспомнила измученные ноты в голосе склонившегося над ней Северина. Он обнял ее, тяжело дыша.

– Тебе больно? – спросил он.

До Лайлы донесся звук второго взрыва. Арендованная лодка, в которой она пряталась, качнулась назад. Рваный кусок деревянной обшивки настиг Северина, вонзившись ему в живот. На мгновение на его лице застыло удивление, а затем он повалился вперед.

На вымощенной булыжником пешеходной дорожке, окаймлявшей лагуну, послышался звук быстрых шагов.

– Надо уходить! – завопил Гипнос.

Голову Лайлы разрывали пронзительные крики. Перед ее мысленным взором метались лица людей: растянутая улыбка Руслана, печальные глаза Евы. Однако затем они сменились одним-единственным образом: Северин. Он ничком лежал на дне гондолы, и под ним медленно растекалась лужа крови. Лайла едва дышала. Дрожащей рукой она потянулась к нему.

Нет…

Нет, нет, нет.

– Лайла! – позвал Гипнос, на этот раз более настойчиво.

Лайла коснулась Северина, откинув волосы с его лба, словно он просто спал. Он защитил ее, как всегда обещал, но, как всегда, даже такой поступок ранил ее в самое сердце.

– Если ты умрешь, Маджнун, я не смогу больше на тебя злиться, а ты должен мне это. Оставь мне эту возможность, – произнесла она, и ее голос сорвался. – Слышишь меня? Ты должен жить.

Лайла не сомневалась, что он откроет глаза, услышав имя, которым она раньше называла его. Она смотрела на него, мысленно приказывая ему пошевелиться. Но он оставался недвижим.

Первым отцом Северина была Лень.

Из всех пороков, вскормивших, одевавших его, бранивших и увещевавших его, именно от жирного следа, оставленного Люсьеном Монтанье-Алари, он больше всего на свете желал навсегда избавиться. Люсен был ленив, словно ядовитая змея, греющая на солнце свою холодную кровь, свернувшись в клубок на камне. Если кто-то пытался вмешаться в распорядок его кутежей и отдыха, во время которых он вкушал изысканные яства и предавался плотским утехам с прекрасными женщинами, его реакция была смертоносной.

Своему сыну Люсьен дал лишь то, чем сам обладал от природы: фамилию, резкую линию скул и голубоватый оттенок кожи. Последнее оказалось весьма неожиданным «даром», позволяя Северину присутствовать в высшем обществе Франции на правах равного.

В детстве Северин восхищался отцом, который казался ему столь могущественным, что мир вокруг застывал в ожидании его капризов и преподносил ему все, что он пожелает. В то время Северин был слишком молод, чтобы заметить разницу между могуществом и его ущемленным в правах кузеном – привилегией. Он был особенно очарован гербом Дома Вант, который отец носил на лацкане пиджака: золотая змея, пожирающая собственный хвост.

– Что это означает? – однажды спросил его Северин.

Люсьен разбирал корреспонденцию в своем кабинете и вздрогнул, когда Северин заговорил. Он взглянул на сына с таким видом, словно ему принесли блюдо, которое он не заказывал в ресторане, со смесью легкого любопытства и настороженности, словно не представлял, чего от него ожидать дальше.

– Эта змея, – пояснил Северин.

– О, – воскликнул Люсьен, взглянув на символ, и постучал по нему пальцами. – Полагаю, бесконечность. Или, возможно, западня для человечества. Мы не способны сбежать от самих себя, мой мальчик. Мы – свой собственный конец и начало, сдающиеся на милость прошлого, которое только и делает, что повторяется. Поэтому, – он умолк, погладив хобот статуэтки слона, недавно приобретенной Домом Вант, – мы должны брать все, что можем, прежде чем мир разберется с нами.

Люсьен улыбнулся. Он был молод. И все же некоторые его зубы почернели, а дряблая кожа собиралась складками под подбородком. И это беспокоило его.

– Я не такой, – ответил Северин, глядя на уробороса [8] Свернувшийся в кольцо змей, кусающий себя за хвост. . Снаружи послышались шаги, кто-то шел забрать его из кабинета отца.

– Нет ничего нового, дитя, – сказал Люсьен. – Все повторяется. И чем скорее ты это поймешь, тем счастливее станешь.

Северину совсем не понравились слова отца. В них чувствовалось бессилие и немощь. Конечно, это были слова защиты. Конечно, если он совершит ошибку, о которой пожалеет и не станет больше ее повторять, то история не повторится.

И все же случилось совсем наоборот.

В тот момент, когда взрыв разорвал в клочья гондолу Руслана, когда кусок деревянной обшивки вонзился в лодку, где они притаились с Лайлой, это было похоже на мышечную память. Броситься к ней. Закрыть ее своим телом.