Рошани Чокши - Бронзовые звери [litres]

Защитить во что бы то ни стало.

В эти мгновения, еще не потеряв сознания, Северин ощутил явственную связь между этим событием и тем, что случилось в Пэлас де Ревз, когда он закрыл собой Лайлу, подставив горло Тристана шляпе с полями, напичканными острыми лезвиями кинжалов на голове нападавшего.

В то мгновение, когда он упал, все вдруг изменилось. Все, чего, как ему казалось, он желал, о чем мечтал, внезапно утратило смысл, уступив место чему-то, что раньше невозможно было и вообразить.

Возможно, в чем-то его отец оказался прав.

История повторялась, но здесь все зависело от того, как на это посмотреть. Уроборос – это всего лишь змея, кусающая свой хвост. Но если взглянуть на символ издалека, он превращался в линзу, сквозь которую мир менял резкость изображения.

Именно так, придя в себя, Северин ощутил мир вокруг себя – приоритеты изменились.

Он смутно почувствовал твердую атласную поверхность кушетки, на которой лежал. Под головой у него была подложена подушка. Когда его глаза привыкли к свету, он увидел, что кто-то оставил ему стакан с водой. В комнате витал мускусный запах, близость Гранд-канала выдавала влага, пропитывавшая половицы. Тупая боль отдавала в ребра. Он стянул с себя пиджак, а затем вдруг замер, ледяной ужас сковал его тело.

Божественная лира.

Она исчезла.

Он снова ощупал себя, а затем резко выпрямился, лихорадочно шаря по кушетке.

– Она в другой комнате, – послышался знакомый голос. – Под охраной Гипноса и Зофьи. И у них и карта храма в Повелье. Мы просто ждали, когда ты очнешься.

Он услышал, как чиркнула о коробок спичка, и по комнате медленно разлился свет, когда вспыхнули десятки Сотворенных светильников, соединенных между собой. Увидев Лайлу, Северин затаил дыхание. Если это видение, он не должен шевелиться, чтобы ее образ не исчез.

– У тебя было кровотечение, – запинаясь, произнесла Лайла.

Северин взглянул на свое тело и увидел, что из одежды на нем остались лишь пиджак и брюки, а обнаженная грудь туго обвязана повязкой до самого пупка. Лайла отвела глаза.

– Мы не хотели, чтобы случилось, как в прошлый раз, когда твоя кровь залила инструмент, поэтому решили забрать его, – объяснила она.

Здравый смысл подсказывал ему, что это правильно, однако другая его часть – повинующаяся инстинкту и видевшая во всем опасность, таившуюся во тьме – замерла. После взрыва на гондоле Руслана с ним могло произойти все, что угодно. Но он был в безопасности. Они злились на него, однако забрали с собой в свое убежище, промыли раны, перевязали и оставили набираться сил, охраняя его сон.

– В чем дело? – спросила Лайла.

Северин поморщился, привставая, и слабо улыбнулся.

– Давно я так себя не чувствовал.

– С трудом верится, – сухо ответила Лайла. – Сколько раз ты спасался из лап смерти? Давно уже следовало привыкнуть.

– Но я чувствую совсем другое.

– Тогда что?

Она по-прежнему стояла около двери, и хотя ему было больно, что она в любой момент могла сбежать от него, Северин понимал, что заслужил это. Он коснулся повязки у себя на боку, глубоко дыша.

– Что обо мне заботятся, – ответил он.

– Никто о тебе никогда не заботился? – насмешливо спросила она. – Хочешь сказать, что все то время, что я пыталась утешить тебя или Гипнос поддерживал тебя, или Энрике и Зофья.

– Это совсем другое, – ответил Северин.

В ярком свете, разлившемся по комнате, он увидел, как вспыхнул на ее щеках гневный румянец, и она поджала губы. Северин вдруг ощутил, как что-то изменилось в его душе, словно распахнулась дверь, которую он долго держал закрытой. Слова, которые раньше он не желал произносить, полились рекой.

– Мне стыдно, что я так неблагодарно отмахивался от всего, что вы для меня делали. И, да, вы сопереживали мне. Но все равно, сейчас все иначе. Я истекал кровью во мраке, а вы забрали меня в безопасное место. Когда я не мог сам о себе позаботиться, – он заглянул в ее темные, словно у лебедя, глаза, – вы защитили меня.

В ее глазах больше не было гнева, но лицо Лайлы по-прежнему казалось напряженным.

– Я пришла сюда не для того, чтобы осуждать тебя, – сказала она. – Мы по очереди меняли тебе повязки. Я думала, ты еще не пришел в себя. Если ты хочешь, чтобы я позвала кого-то другого…

– Почему ты думаешь, что я хочу, чтобы ко мне прикасался кто-то другой, а не ты?

Ее глаза округлились. На щеках вспыхнул румянец, и его страх улетучился. Вместо него появилось что-то другое.

Лайла сменила свой костюм, в котором была на Карнавале, на голубой пеньюар, его подол был расшит бесчисленным множеством блесток, и казалось, что она фея вод, рожденная из лучей лунного света, коснувшегося морской глади. Слишком поздно он осознал, что смотрит на нее, не отрываясь. Лайла нахмурилась и со вздохом окинула взглядом свой пеньюар.

– Мы доверили Гипносу покупку одежды и еды. Я попросила его купить что-нибудь «изящное».

– Ты такая красивая, – воскликнул Северин.

– Не начинай, – устало ответила Лайла.

Она села рядом с ним, и Северин снова ощутил запах сладостей и розовой воды. Он поднял руки. Лайла не смотрела на него, действуя с холодной точностью, умело сняв его повязку и заменив ее чистым бинтом. Каждое прикосновение ее пальцев будило в нем огонь, и внезапно в уголке памяти затеплилось забытое воспоминание. Он вспомнил, как неожиданно его голову сдавило, словно тисками… зловонная вода лагуны плескалась о борта гондолы, обрызгивая его ногу. Мир растворился во мраке, но вдруг до него донесся ее голос.

– Если ты умрешь, Маджнун, я не смогу больше злиться на тебя, а если я не смогу на тебя злиться, то сломаюсь.

Она назвала его Маджнун.

Возможно, она не называла его так всего несколько дней, но Северину казалось, что прошли долгие годы, и это давно преданное забвению имя поросло мхом.

– Я тебя слышал, – сказал он.

– Что?

– Я слышал, как ты назвала меня Маджнун.

Руки Лайлы замерли на его повязке. Он ощутил легкую дрожь ее пальцев. Как бы нелепо все это ни выглядело, он не мог упустить шанса поговорить с ней.

– Я твой, Лайла, и ты не можешь с этим бороться или прятать свои чувства, как бы тебе ни хотелось. Мне кажется, что какая-то часть тебя тоже принадлежит мне.

Она подняла на него глаза, и в ее глазах застыла такая печаль, что ему вдруг стало стыдно за то, что он осмелился завести этот разговор.

– Возможно, – призналась она.

Его сердце замерло от этих слов.

– Но это крошечная часть, – сказала Лайла. – Меня почти не осталось. И тебе мне больше нечего дать.

Он схватил ее за руки.

– Лайла, я был глупцом. Не знаю, почему я так долго не мог этого осознать или признаться тебе, но я люблю…

– Нет, прошу, не надо, – воскликнула она, отталкивая его руки. – Не взваливай на меня это бремя, Северин, я его не выдержу.