Рошани Чокши - Бронзовые звери [litres]

– Buwisit [10] Негодники. ! Бегите быстрее! – Мать захохотала. Подняв сандалию, она слегка постукивала по лестничным перилам. – Tsinela подождет, когда вы вернетесь.

Порой Энрике не хватало наказаний матери. Ему гораздо проще было встретиться с деревянной сандалией, чем с Северином.

С одной стороны, он был вне себя от гнева, что Северин рушил их планы отказаться от него, моля о прощении, а с другой стороны, Энрике испытывал облегчение, что Северин так горячо жаждал их прощения. Когда он встретился с ними на Карнавале, Энрике почувствовал себя обескураженным. Их натянутое общение напоминало ему о том, что раньше все было иначе. Но затем он вспомнил месяцы холодного молчания. Снова и снова он прокручивал в голове тот момент, когда испытал в Спящем Дворце прилив невесомой легкости.

Северин знал о его мечтах и использовал их против него. Позволил ему считать себя никчемным, а его научные изыскания – ненужными. Обещая возвысить его, намеренно унизил его. Намеренно сделал его послушным.

От этих мыслей на Энрике снова накатила дурнота.

И все же он знал, что Северин ошибся. Он явственно ощущал исходившее от него отчаяние. И Энрике понимал, что и сам не идеален, и у него случались моменты, когда он намеренно вел себя жестоко.

Однажды престарелый, седой смотритель музея приехал в галереи Эдема посмотреть работы, которые Энрике заказал для отеля. В прошлом этот человек был достаточно жестким музейным критиком, однако когда Энрике и Северин встретились с ним, то увидели перед собой сморщенное, ссохшееся существо, в болтающейся, как на вешалке, одежде и очками набекрень. Он забывал важные исторические даты, неправильно произносил имена королей. Энрике наслаждался, с важным видом исправляя его ошибки, пока старик не стал заикаться и не расплакался. Позже Лайла отругала его за это. Смотритель музея страдал неврологическим заболеванием и частично потерял память. Он приехал в Эдем не для того, чтобы написать критическую статью, а попытаться вспомнить то, что когда-то так любил, в компании другого авторитетного историка.

Сгорая от стыда, Энрике ворвался в кабинет Северина.

– Я повел себя недопустимо жестоко.

Северин, просматривавший какие-то бумаги, едва взглянул на него.

– И что ты от меня хочешь?

– У тебя есть tsinela?

– Что?

– Забудь, – сказал Энрике. – Я повел себя подло, глупо и ужасно…

– И совсем не типично для себя, – закончил Северин. – Просто у тебя был трудный момент. Такое случается. Знаешь, что делает звезды такими яркими?

– Такой вопрос больше подходит для Зофьи.

– Темнота, – ответил Северин, закрывая книгу, и взглянул на Энрике. – Развитие и раскаяние подобны звездам: окружающий мрак делает их достаточно яркими, чтобы их заметили. Пригласи старого смотрителя музеев еще раз и извинись. Скажи себе, что в следующий раз поведешь себя достойно.

Энрике нахмурился.

– Я знаю, что эту мудрость ты не сам придумал.

– Правильно, я позаимствовал ее у Лайлы. А теперь, пожалуйста, покинь мой кабинет.

Энрике едва не расхохотался на всю музыкальную комнату.

Он стоял здесь, размышляя о звездах во тьме. Он не сомневался, что Северин пытался выбраться из тьмы. Кто такой Энрике, чтобы отказать кому-то в праве увидеть свет? И стал бы он отказывать в этом себе?

И если миновала угроза со стороны Падшего Дома, это не означало, что в мире больше не существовало того, что требовало изменений. Он нашел этому подтверждение даже в безопасном убежище матриарха.

Вчера, роясь в библиотеке, он наткнулся на тонкий белый томик, спрятанный среди других книг матриарха: Белый человек и цветной человек. Энрике хорошо знал это название. Книга была написана около двадцати лет назад итальянским психиатром Чезаре Ломброзо. Его сокурсники в университете громко спорили о достоинствах книги, но он так и не удосужился ее открыть. С любопытством он открыл книгу на той странице, где лежала закладка.

«Только представители белой расы обладают идеальной симметрией тела…»

Холод сковал его изнутри. Эти слова буквально пригвоздили его к месту. Энрике отложил книгу, дойдя до того места, когда Ломброзо заявил о криминальных тенденциях, являвшихся результатом остаточной «черноты» в белых сообществах.

В голове пронеслись слова Северина.

Если бы ты мог изменить ход истории и помочь тем, кто был раздавлен на ее пути… сделал бы ты это?

Энрике всегда мечтал об этом.

Он хотел походить на своих героев, освещать путь к революции, найти собственное место в мире, где люди говорили ему, что он никто. Он тосковал по великим свершениям – махать мечом (но желательно не очень тяжелым), сметая врагов на своем пути, сыпля остроумными шутками и со свистом взмахивая плащом. Больше всего на свете Энрике хотелось верить во что-то лучшее. И хотелось верить, что он смог бы воплотить это хорошее в жизнь. Стоять впереди, а не прятаться в тени.

И в это мгновение он принял решение.

Он будет не просто хотеть, он станет действовать. Даже если ради этого придется испытать боль.

Кто-то тихо постучал в дверь.

– Энрике?

Зофья.

Распахнув дверь, Энрике столкнулся лицом к лицу с Гипносом и Зофьей. Конечно, они уже виделись и разговаривали раньше, но в этот момент ему пришло в голову, что перед ним двое людей, которых ему понравилось целовать больше всего в своей жизни. И до этого момента он не замечал, какие разные и одновременно похожие у них глаза. Два оттенка голубого: один, словно сердцевина пламени свечи, другой – словно цвет зимы.

– Ты… все? – спросила Зофья.

Этот прямой вопрос заставил его забыть о своих фантазиях. Вздохнув, он кивнул.

– Я готов.

– Слава богам, – воскликнул Гипнос. – Груз ответственности старит меня.

Когда они вошли в комнату, Северин почти подскочил со стула. В душе Энрике снова заклокотали старые обиды, но он не мог спокойно отмахнуться от тоскливой надежды, застывшей в глазах Северина.

– Развитие и раскаяние подобны звездам: окружающий мир делает их достаточно яркими, чтобы их заметили, – сказал Энрике, а затем вскинул бровь. – И это означает, что я жду от тебя в будущем бесчисленное множество созвездий, Северин.

Глаза Северина округлились. Смутная улыбка приподняла уголки его губ, и хотя это напоминало Энрике неуверенный шаг во мраке, это все же был шаг вперед.

– И ты их увидишь, – тихо ответил Северин.

– А куда подевалась Лайла? – поинтересовался Гипнос.

– Она сказала, что у нее есть дела и мы можем приступать к изучению карты без нее, – ответила Зофья.

Энрике окинул взглядом длинный деревянный стол, заваленный его научными изысканиями. Весь мир сосредоточился вокруг лиры и небольшого футляра из филигранного золота с Сотворенной разумом картой. Энрике не осуждал Лайлу за то, что она не хотела здесь оставаться. Он понимал, что ей тяжело находиться рядом со своей последней надеждой.