Бриджет Коллинз - Переплёт

Воспоминания о детстве Уильяма Лэнгленда, эсквайра.

Отец подарил мне это на двенадцатый день рождения. «Воспоминания Уильяма Лэнгленда» стали первой книгой, которую я прочел от начала до конца. Я и раньше видел книги: они были у нас в школе, и учителя не уставали повторять, как высоко они ценятся. Книги бесценны, твердили они. Моего приятеля выпороли за то, что посадил на страницу кляксу. Но в школьных книгах содержались воспоминания дряхлых ученых, отчаянно нуждавшихся в паре монет на спокойную старость. Никому не было дела до их жизни, проведенной за преподаванием геометрии, экспериментами с призмами или разведением пчел. В библиотеке мы прятались или плакали; в старших классах она стала местом кратких грубоватых любовных встреч. Никто не ходил туда читать. Книги еле слышно поскрипывали на полках, точно повелевая нам не лезть не в свое дело. Их свезли туда, чтобы произвести впечатление на родителей; они были такой же частью школьной обстановки, как витражи или новое поле для крикета.

Но «Воспоминания Уильяма Лэнгленда»… о, то была совсем другая книга. Я хорошо помню день, когда мне ее подарили. Мать всегда устраивала событие из дней рождения и суетилась вокруг нас с нервозным энтузиазмом, в любой момент грозившим обернуться истерикой. Подарки раздавала она, не отец. В том году я получил крикетную биту или фехтовальную рапиру, уж не помню, что именно, и я поблагодарил ее за это так горячо, как только был способен. В честь дня рождения устроили чаепитие с тортом, украшенным фигурками ядовито-зеленого цвета; прежде чем мы начали есть, их пришлось снять. На праздник явились девочки в платьях с рюшами и мальчики в пузатых бриджах, и те, и другие в сопровождении нянь. Гости заполонили всю гостиную, и я заметил, что мать неприязненно поджала губы. От сладкого у меня разболелась голова. Когда гости начали уходить, я попытался ускользнуть во двор, но мать немедля вызвала меня обратно.

— Отец хочет видеть тебя. Он в своем кабинете, — промолвила она пустым, скучающим тоном, каким всегда говорила об отце. Я решил, что, должно быть, в чем-то провинился, но когда вошел, отец лишь взъерошил мне волосы и вручил сверток.

Я открыл его под пристальным взором отца. Оберточная бумага была темно-синего цвета с золотым узором. Я развернул подарок, не зная, что говорить. Не помню, что я тогда почувствовал. Наконец я поблагодарил отца и открыл книгу, тревожно избегая отцовского взгляда.

Фронтиспис [6] Рисунок, размещаемый на одном развороте с титулом. — цветная гравюра — изображал лес осенним днем. Солнце садилось за заросшей мхом каменной стеной; золотились папоротники. Я вдохнул сладкий яблочный аромат прохладной земли и сырого подлеска. На миг я перенесся туда, в этот лес, покинув стены отцовского кабинета.

Кажется, я поблагодарил его еще раз. Потом он вроде бы показал мне титульный лист и печати, подтверждающие, что книга изготовлена с согласия Лэнгленда и куплена у уполномоченного книгопродавца. Само собой, он назвал стоимость книги. Но все это не имело для меня никакого значения. Я поднялся наверх и прочел книгу почти до самого конца. Она поглотила меня, и я даже не слышал, как прозвонили к ужину; не видел Эбигейл, когда та зашла в детскую зажечь лампы. Ласковые волны воспоминаний баюкали меня; я унесся в бескрайние поля и дремучие леса и увидел домик на дереве, ручную выдру и приключения на старой каменоломне. Добродушную, толстую мать, отца, умевшего ездить верхом и охотиться, трех старших братьев и верного друга, фермерского сына, всегда готового прийти на выручку… Лишь когда настало время ложиться спать, няня отобрала у меня книгу. Я очнулся, моргнул и вспомнил, где нахожусь; вспомнил, кто я.

Сколько раз я перечитывал ее с тех пор? Закрыв глаза, я вижу деревню Лэнгленда в низине и тропинку, ведущую к ней с крутого холма. Слышу, как поскрипывает известняк под редкой травой, на которой я лежу, глядя в небо. Вдыхаю ароматы дикого чабреца и нагретой солнцем земли.

В конце книги Уильям женился. Эта часть нравилась мне меньше всего. Милый читатель, если бы я только мог поделиться с тобой хоть крупицей радости, переполнившей меня, когда моя любезная Агнес улыбнулась мне из-под цветочного венка, я бы считал, что моя жертва не напрасна… Я вытянул руку к огню и представил, как с моих пальцев сыплются вниз нежные лепестки флердоранжа.

Я был глупцом. Эти воспоминания были так хорошо знакомы мне, словно я сам их прожил, но я никогда не задумывался о самом Лэнгленде и о том, как появилась эта книга. Воспоминания были старыми, и, скорее всего, Лэнгленд давно умер, но прежде я не понимал, что такое книги. Я понял это лишь год тому назад однажды вечером. Нет, это случилось даже меньше года назад… Тогда я все еще был отцовским любимчиком.

Дело было прошлой осенью, примерно за неделю до вступительного экзамена, ранним вечером, когда уже смеркалось. После урока я остался в отцовском кабинете. Доктор Ледбери только что ушел; я слышал его голос в коридоре — Эбигейл вручала ему шляпу. А я, кажется, размышлял об отрывке, который мы переводили, и взгляд мой рассеянно скользил по отцовскому шкафу с диковинками. Павлиньи перья прижались к стеклу, как папоротники в оранжерее. Тут я заметил, что сарацинский нож висит криво; должно быть, горничная протирала пыль и неаккуратно повесила его на место. Я встал и потянул на себя дверцу; обычно та была заперта, но попытка не пытка.

Тут шкафчик вдруг выдвинулся из стены.

Задержка в долю секунды — и открылась огнеупорная печать. За шкафом оказалась встроенная в стену книжная полка. Я уставился на ряды книг. Большинство из них были в дешевом матерчатом переплете, в отличие от дорогих томов из школьной библиотеки. Когда я прочел имена, во мне что-то кольнуло; они как будто были мне знакомы. Марианна Смит. Мэри Флетчер. Эбигейл Тернер. Я должен был узнать эти имена, но никогда не слышал, чтобы слуг называли по фамилии, и мне еще не приходилось видеть книг, в которых хранились женские воспоминания. Наверное, поэтому я взял одну книгу с полки, уселся на подлокотник кресла и повернулся к свету.

Не помню, много ли времени прошло, прежде чем я понял, что это за книги.

Когда отец вернулся домой, я сидел в его кресле и смотрел на пепел в очаге. Фитиль лампы давно пора было обрезать, и каминная полка почернела от копоти.

Эбигейл впустила его в дом. Я представил, как он касается ее руки, когда она берет у него из рук пальто, — легкое касание, подобное взмаху крыла. Он что-то пробормотал, а она засмеялась.

Он вошел в кабинет, насвистывая мелодию. Увидев меня, опешил, но лишь на мгновение. Затем зажег лампу и повернулся ко мне, внезапно освещенный пламенем. Он по-прежнему насвистывал.