Д Штольц - Удав и гадюка

Амелотта злобно дернулась в кресле и неосознанно оскалилась, обнажив миру острые клыки, промеж которых еще блестели в пламени камина багровые следы крови.

— Барден Тихий покинул Белого Ворона, — произнесла мягко Мари, однако в ее голосе прозвучала мастерски спрятанная издевка.

— Почему? — Амелотта отвлеклась от яростного лицезрения интеллигентно улыбающегося Горрона и повернулась к подруге.

— Сказал, что Филипп стал безумен.

— На мои мысленные призывы Барден не отвечает, — Горрон нахмурился. Он безрезультатно пытался достучаться до Бардена на протяжении полугода, чтобы узнать про присоединение Солрага к Глеофу, но тот оставался нем и словно специально игнорировал Донталя. — Что произошло?

— Меньше нужно бродить вокруг моего особняка, Горрон. Тогда бы ты все знал, — склонила в благожелательной улыбке голову набок Мариэльд, отчего ее косы упали на плечо. — Барден не уточнял, однако после присоединения Солрага к Глеофской империи он вернулся в Филонеллон и впал в долгий сон, до самого праздника Сирриара. Это с ним впервые.

Горрон де Донталь смолчал.

— Так ты был в Ноэле, Горрон? — вскинула редкие брови Амелотта.

— Да, был. Хотел пообщаться с молодым Юлианом.

— Зачем тогда занимал время Мари глупыми вопросами? Тебя коснулось безумие Белого Ворона? Горрон, будь умнее, оставь этого одержимого ригориста, пока и ты не потерял лицо среди Совета. Даже Теорат Черный, наш спокойный и всеприемлющий Теорат, стал морщиться при упоминании Филиппа.

Горрон де Донталь снова смолчал, ничего не ответил. Он до недавних событий тоже считал, что Филиппа поразила душевная болезнь одиночества. Но то, что выведал Горрон в Ноэле, поменяло его убеждения — Мариэльд действительно была нечиста на руку и что-то задумала. И пока герцог не мог ей ничего предъявить — из-за зыбких и шатких доказательств он лишь, подобно Филиппу, прослывет безумцем. Мариэльд была окружена преданными сторонниками, и, самое главное, ей безоговорочно верил сам Лётэ фон де Форанцисс.

Попрощавшись со всеми, Горрон покинул Малый Зал. А за ним вышел и обрадованный Генри, который после обряда передачи дара хотел лишь одного — спать, но боялся из приличия уйти первым.

— Ох уж этот Элрон Солнечный, — цокнула деловито языком Амелотта. — Не удивлюсь, если эти двое: и Филипп, и Горрон, — еще до праздника Сирриара передадут дар, чтобы посмертно смыть с себя клеймо отщепенцев. Моя дорогая Мари, ты пойдешь в спальню?

— Я пока посижу, Амелотта. Ступай.

— Доброй ночи, Мари.

Амелотта де Моренн, облаченная в черные узкие одежды, разбавленные белоснежным сентопийским кружевом, которое делало морщинистое и злое лицо еще морщинистее и злее, прошелестела подолом мимо банкира, будто и не замечая его, и исчезла в проеме двери. Наконец, все вокруг стихло. Ярвен Хиамский сидел и настороженно смотрел на Мариэльд.

— Сир’Ес… Я хотел поговорить, пока никого нет, — в конце концов, боязливо произнес Ярвен Хиамский, трехсотлетний вампир.

— Говори, — Хозяйка Ноэля вслушивалась в звуки извне зала, но этот этаж полностью опустел.

— Спасибо, что выручили. Правда, я вам очень благодарен. Однако, вы говорили, что после суда я получу вторую часть. Я хотел бы уточнить…

— Ты получишь ее. Как только сделаешь все, что должно.

— Что еще я должен сделать? — шепотом произнес, вздрогнув, Ярвен. — Я же, по вашему требованию, заставил Лагота взять у себя займ и подписать бумагу. И передал дар мальчишке, на которого вы указали…

— Помолчи. Отвези немедленно Генри в Глеофию. Там тебя найдет посланец моего доброго друга и вручит Генри подарок.

— Как он меня найдет?

— Найдет. Пусть Генри наденет браслет и никогда не снимает. По прошествии пяти лет, если соблюдешь все условия, получишь вторую часть.

— Пяти лет? — Ярвен боялся перечить, но это было немного не то, о чем он изначально договаривался с Мариэльд де Лилле Адан.

— Да. Получишь из Цветочного банка тройную сумму золотом, пятьдесят тысяч золотых сеттов.

Глаза Ярвена алчно засияли и он слишком энергично для такого крепкого телосложения закивал головой.

Стояла лютая зима. Филипп постучал пальцами по подоконнику, разглядывая сквозь полуциркульное окно Брасо-Дэнто, город, которому граф отдал всю свою долгую жизнь. По улицам с заунывным и дурным воем гнал поземку ветер. Уже с неделю сыпал снег, и Брасо-Дэнто напоминал большой обледенелый сугроб, по которому бродил замотанный в многослойное тряпье люд. Хлопающие порывы ветра стелились по мощеным дорогам и сбивали с ног.

В замке было очень холодно, холоднее, чем в склепе, и даже вампиры ходили в шерстяных плащах, под которые натягивали всю имеющуюся у них одежду. Смертников, прибывших из городской тюрьмы в подземелья, старались выпивать быстро, в тот же день, иначе был риск наутро обнаружить несчастных уже закоченевшими, со льдом в жилах.

Со вздохом Филипп покинул спальню, чтобы спуститься вниз, в кабинет, где пропадал целыми днями. Выдыхая пар изо рта, он прошел спальню Йевы, затем гостевые покои, где жил Уильям, и резко остановился. Не в силах бороться с собой, смерил тяжелым больным взглядом следующие две комнаты, наглухо запертые уже с четыре века. Время от времени, когда граф покидал замок, Управитель заходил в эти комнаты для уборки, чтобы потом их снова закрыть. Связка ключей на поясе призывно звякнула, а рука Филиппа дрогнула от секундной слабости. Однако, опомнившись, граф мотнул головой и пошел прочь как можно быстрее. Работа ждала, и граф устремился к ней, как к любимой женщине, желая отвлечься от жутких воспоминаний и ошибок прошлого.

В конце осени Филипп вернулся из самого северного города Солрага, Амма. Там Стоохс, захватив Амм, пытался закрепиться в нем и продвинуться дальше, но был выдавлен конницей Солров. Оказавшись без провизии, войскам неприятеля пришлось спешно — не без потерь — отступить к своим границам, и война закончилась. Закончилась до весны, пока оттепель не обнажит укрытые сугробами тропы. Тогда Стоохс вернется мстить за смерть своего самонадеянного военачальника, графа Даббли фон де Ларгоона, которого Филипп прилюдно обезглавил, как вшивого пса. Белого Ворона молили, бросались в ноги и обещали богатый выкуп. Смели попрекать бесчестием. Но враг не будет уважать, если выказывать слабость — это Филипп надежно усвоил за долгие годы жизни.

Зайдя в пустой кабинет, граф приземлился в любимое кресло и стал просматривать журналы. Поток корреспонденции во время сезона Граго резко прекращался и возобновлялся лишь по весне, поэтому зиму Филипп всегда проводил в анализе: спокойном и вдумчивом. Ближе к полудню в комнату вошел зрелый мужчина в шерстяном плаще с волчьим мехом.