Д Штольц - Яд и Меч

— О боги, нет! Я же тебе уже сказал.

— Возьмите меня с собой, тео Юлиан…

— Тебе нельзя в Элегиар, Фийя.

Юлиан выпутался из на удивление крепкой хватки той, что так боялась его лишиться, и встал. Потом закрыл дверь на балкон, чтобы любопытные уши снующих даже в ночи слуг ничего не расслышали, и вернулся в постель.

— В Элегиаре действуют иные законы. Там нет такого понятия, как айоры. А есть лишь рабство.

— Но… Я не понимаю, что вы такое говорите, тео.

Женщина встала на колени и прижалась к графу, а тот погладил ее по белой спине, укрытой длинными волосами.

— Это значит, что, если ты отправишься со мной в Элегиар, то в понимании элегиарцев ты будешь рабыней и….

— Ну и что, тео Юлиан. Мне все равно! — перебила жарко женщина, расцеловывая графа. — Матушка была рабыней, и я буду!

— … не дай боги, ты в мое отсутствие поднимешь глаза и посмотришь на какого-нибудь проходящего мимо уважаемого господина — тебя выпорют на месте, — закончил Юлиан.

— Почему? — девушка притихла и в ужасе посмотрела на господина. Мать ей такого не рассказывала, да и вообще редко говорила о тяготах рабства.

— Потому что в Элегиаре очень жестко относятся к статусам, даже приезжих. Там на айоров распространяются законы рабов, Фийя. Как говорил Вицеллий, а он элегиарец, «рабы — это скот, только хуже».

Фийя похлопала ресницами, а потом стала вспоминать, что да, действительно, старик-веномансер всегда был брезглив в отношении прислуги, которая состояла целиком из айоров. Когда кто-нибудь из слуг смел обращаться к Вицеллию Гор’Ахагу, тот часто не отвечал, и с лицом, полным презрения, морщился и делал вид, что рядом никого нет. Если же старику требовалось что-то сделать, то он, не спрашивая имени слуги, просто говорил: «Эй ты… Иди сюда!». Хотя все списывали действия веномансера на его вредный нрав, причина крылась в другом. Вицеллий всю жизнь провел в Элейгии, и плевать он хотел на то, что айор отличался от раба — для него он был таким же безмозглым низшим созданием.

По ноэльским законам, айоры не могли избираться в Плениум, не могли состоять на высоких должностях и обязаны были служить своему господину. Однако раз в десять лет айор мог выбрать, что делать дальше: остаться у старого хозяина, уйти к новому или получить статус вольного.

Подобные правила привели к тому, что к айорам относились благосклонно, а господа, не желающие, чтобы те покинули хозяина, старались заботиться о них. Даже само слово «тео», которое айоры использовали в отношении хозяев, обозначало на аельском то, что нельзя было передать никаким одним словом другого языка. «Тео» обозначало человека, который заботится о ком-то, но не просто так, а за служение ему того, кто принимает эту заботу. Поэтому айоры по обыкновению добавляли к «тео» не фамилию, как в случае со словами «господин» или «хозяин», а имя. И, если на Юге разрешалось делать с рабами все, что угодно, от изнасилований до убийства, то в Ноэле побои порицались, а убийство так и вовсе каралось.

Впрочем, стоит отметить, что Юг расползался все севернее и севернее, и в Ноэле уже было достаточно выходцев из рабовладельческого Детхая либо Дюльмелии. Рано или поздно, возможно, статус айора превратится в рабский.

Другая проблема крылась в том, что айоры всегда искали место получше: где кормят сытнее, одевают богаче и относятся благожелательнее. Так что средняя стоимость содержания одного айора была в полтора-два раза выше обычного южного раба. От этого многие господа приобретали рабов в Детхае, во время пресловутого весеннего Рабского Торжища. Местные рабы, выросшие со следами плетей на спинах, были смиреннее овец и требовали немного. А еще у них отсутствовала всякая грамота. Некоторые из них не покидали земли нового хозяина в Ноэле ни разу за всю жизнь, а от того и знать не знали о том, что могли уйти раз в десять лет, а их статус теперь стал айорским, а не рабским. Хотя, даже если узнавали, то, напуганные и униженные, влачащие жалкое подчиненное существование, они боялись уйти. Не все, но многие.

— Тео Юлиан! — Фийя нахмурилась и сжала пухлые губы. — Мне все равно, как там меня будут звать. Возьмите меня с собой! Я служу Вам!

— Фийя, — шумно выдохнув, граф ответил поцелуем и прижал к себе женщину. — Я тебя прошу, останься здесь и откликнись на теплые взгляды Остена. А когда я вернусь, через несколько лет, то все будет как раньше, с той лишь разницей, что ты будешь жить рядом с мужем и ребенком, а не со мной.

— Несколько лет? — вскрикнула в негодовании Фийя.

— Да.

— Пожалуйста, возьмите меня с собой. Мне все равно на Остена! Я служу Вам! — а потом айорка вспомнила и добавила, уже тише. — А Остен к тому же куда-то запропастился.

— Как это?

— Ну… Его на калитке видали с Бисаем. А потом раз… И нет ни его, ни Бисая. Кьенс искал их, но бесполезно, словно морские русалки уволокли.

— Странно… Мне никто не говорил об этом…

— Так они ж пропали сразу после Вашего отъезда. Матушка Ваша ворчала, что сбежали.

— Глупости, право же, — граф Лилле Адан помотал головой. — Куда они могли деться?

— Тео Юлиан. Так вы возьмете меня с собой? Не оставляйте меня здесь! Я хочу быть с Вами и только с Вами.

По бледным щекам женщины пробежал румянец и она вытерла ладошкой остывающие на глазах слезы. То, что Остен пропал, ее немного огорчило, но Фийя решила, что, раз уж тот молодой и симпатичный вампир сгинул, то граф теперь непременно возьмет ее с собой. Поэтому служанка была даже рада тому, что так случилось.

Юлиан молчал. Настала его очередь задуматься о положении Фийи в сложившейся ситуации и о пропаже стражников.

— Фийя. Я не хочу, чтобы в Элегиаре ты страдала: от одиночества, от жестоких законов, от власти чужой земли…

Граф знал, что исчерпал аргументы. Весомого повода оставлять Фийю у него не было. Но наблюдая, как Фийя возится с племянниками, он не раз убеждался, что ей пора обзавестись семьей. Хотя Юлиан и привязался к айорке, граф понимал, что с годами страсть к ней, и так едва теплая, целиком остынет. Пока служанка была молода и привлекательна лицом и телом, граф рад был видеть ее рядом, целовать ночами, пусть уже и не так горячо как раньше. Но что будет через десять, двадцать, тридцать лет? Он любил Фийю, как ту, о ком заботился, любил ее покорный характер и милый взгляд, любил за преданность. Но сердцем он ее не любил, ибо в сердце его — одна Вериатель.

Граф хотел, чтобы айорка нашла себя в детях. Тогда она перестанет обожествлять Юлиана и покинет его спальню, сама. Но помимо Остена в воспоминаниях Фийи он не обнаружил никого подходящего на роль мужа.

— Я не смогу страдать, когда вы рядом! — прошептала Фийя и прижалась худым телом.

Она безумно, но кротко любила его уже тридцать лет. Любила в нем каждую черту лица и тела, понимала, о чем говорит всякий вздох и промелькнувшая эмоция. Фийя знала, что Юлиан хмурился по-разному: иногда — сердито, чаще — задумчиво, а порой — насмешливо-радостно. За долгое время айорка изучила Юлиана всего целиком и, проведя рядом с ним почти всю жизнь, не представляла себя отдельной от него. С трепетом и любовью Фийя взяла мужскую ладонь и поцеловала, а потом приложила к своей щеке. От этого граф чуть смутился, но, поразмыслив, его лицо осветила печальная улыбка.