Андрей Стригин - Кирилл Обломов и его невероятные миры

— А морда не треснет! — бурно возмущается Большой Хрюх.

— Здесь душа … самый ходовой товар. А вон и лодка Перевозчика показалась, — Семаргл интуитивно отходит под тень чёрных скал. — Надо срочно что-то предпринять, или быстро сматываться отсюда, иначе он просто так заберёт души.

— А энергетические вампиры не подойдут? — вновь хлопает пушистыми ресницами Катя.

— Что ты сказала? — встрепенулся бог смерти и огня и вытянул перед собой кувшин, куда он загонял нападавших на нас вампиров. — Невероятно, а ведь точно, это ведь тоже души! — вскричал он.

Лодка скользит по воде без единого звука, как в немом кино, словно сама Смерть приближается в образе Перевозчика.

— Страшно-то как, — выдохнула Катя, но с места не сходит.

Вот нос лодки утыкается в берег, со скрипом выдвигается трап и с глухим звуком падает на тяжёлый песок.

Семаргл первый подходит к трапу, тоскливо смотрит на нас, крепко прижав кувшин подмышкой:

— Надеюсь… ему подойдут эти души, — с этими словами он решительно поднимается по трапу.

Время тянется, словно размокшая жвачная резинка за слепившимися пальцами.

Неприятная тишина лупит по ушам сильнее выстрелов из дальнобойных орудий. Всё замерло, весь мир погрузился в тревожное ожидание. Но вот слышатся шаги по палубе.

Кто это, Семаргл или страшный Перевозчик, не принявший платы в виде кувшина с энергетическими вампирами? С напряжённым вниманием взираем на чёрный борт огромной лодки. На Катиных щёчках светлые дорожки толи от пота, толи из слёз, сажа размылась и лицо, словно в фантастических узорах. Не удивлюсь, что на моём лице то же самое, помыться негде, стоит лишь коснуться поверхности Реки Мёртвых и вместо рук задымятся кости. Крайне неприветливое место, трудно представить, что подобное существует во Вселенной, но это так, а мы стоим на берегу и неизвестность, выжигает души.

Бледные пальцы стиснули кромку борта, мы едва с криками не сорвались с места, но в следующий момент появляется лицо Семаргла. Его глаза едва розовые, словно внутренний огонь готов погаснуть в любую секунду, но на лице блуждает слабая улыбка:

— Можете заходить на борт, плата принята, — надтреснувшим голосом произносит он.

Большой Хрюх, смешно цепляясь копытцами, отдуваясь и похрюкивая, с сидящей на плече нахохлившейся трёхглазой курицей, довольно ловко переваливает за борт и, возбуждённо хрюкнув, замолкает.

Затем Катя цепляется за трап, я страхую её, чтобы она не сорвалась в жгучую воду.

Она резво прыгает через борт, ойкает, влипает в Семаргла и, заикаясь, говорит:

— Здравствуйте де-дедушка.

Будто провернулись давно не смазанные колёса телеги:

— И тебе того же, тёплая душа.

Меня едва не вывернуло от этого голоса, даже руки скользнули на перекладинах трапа, но Семаргл бесцеремонно выдёргивает меня на палубу, схватив за шиворот.

У одиноко торчащей мачты со спущенным парусом, облокотившись на неё худой спиной, сидит великанских размеров старик. Он глянул на меня и, хотя я не увидел его глаз в чёрных провалах глазниц, я ощутил его взгляд, и мне стало ясно, он может без всяких усилий высосать мою душу, но его связывает … обязательство — он принял Плату.

— А ты что молчишь? — громыхнул его голос, словно сорвались в пропасть валуны.

— З-здрасте, — едва выдавил я.

— Располагайтесь на палубе, тёплые души, — старик встаёт и оказывается вровень с мачтой, послюнявил палец, поднимает к верху, неодобрительно качнул головой:

— Вновь штиль, впрочем … как и всегда, — он вздыхает и поднимает исполинское весло. Мощным гребком срывает лодку с отмели, и мы скользнули против течения вверх.

Мы и не на земле и не под землёй, это другая реальность. Над нами бесконечность, но не видно, ни единой звезды. Вокруг нависают чёрные скалы, за кормой лодки виднеется едва заметный след, хлюпает весло в воду, скрипят повисшие, как грузила на спиннинге, деревянные блоки с заправленными в них канатами, предназначенные в один миг поднять парус. Но верно с вечность здесь ещё не бывало ветров и, вероятно, ещё с вечность ждать его первого порыва.

— Эх, сейчас бы попутного ветра! — вздыхает старик, со стоном погружая весло в воду.

Столько в этой реплики было горечи, что я проникся состраданием к страшному Перевозчику.

Не знаю почему, но я неожиданно дунул, выдох получился едва заметным, но он набирает силу и с рёвом проносится над палубой.

— А ведь ветер?! И как крепчает! — оживляется старик.

В один момент заработали лебёдки, приподнялись от натяжения блоки, ползёт вверх парус. Он принимает на себя напор ветра и, расправившись, несёт лодку как бурный поток щепку.

— Однако?! — в удивлении оборачивается ко мне Семаргл. — А ведь магия здесь не работает!

— Это что-то другое, — искренне говорю я.

— Наверное … это сострадание? — догадывается Катя.

— Новый вид магии, — понимающе сузил поросячьи глазки Большой Хрюх.

— И она сильнее любого колдовства, — соглашается Эмира.

Тем временем великанский старик, с удовольствием присаживается под парусом и смотрит вверх, странная улыбка блуждает по тонким губам и похож он бывалого моряка с обычного торгового судна, решившего отдохнуть после изнурительной работы, но готового в любой момент подняться на ноги и с усердием продолжать нести свою нелёгкую вахту.

— Ты молодец, — шепнула мне на ухо Катя. — Он такой старенький, может не выдержать и …

— Он не обладает счастьем умереть, он обречен, жить бесконечно долго, — перебивает её Семаргл, его глаза вновь пылают и излучают силу и здоровье.

— Но ведь это здорово? — неуверенно произносит девочка.

— Это страшно, — не соглашается бог огня и смерти.

Ветер не слабеет, парус красиво натянут, лодка уверенно плывёт среди нависших над рекой скал. Странно, я уже не поддерживаю силу ветра, а он не прекращается.

Невероятно, но ветер вносит жизнь в этот мёртвый мир, даже старик вроде как помолодел.

— Теперь для Перевозчика всегда будет дуть попутный ветер, чудесный подарок ты ему сделал. Вот так, одним дыханием облегчил страдания бессмертному, — Семаргл мягко улыбается.

— А как его звать? — спрашиваю я.

— У него много имён, но ты сам у него спроси.

— А он ответит?

— Как знать? Попробуй.

Собираюсь духом, стараюсь не заглядывать в бездонные глаза, мне кажется в них такая пропасть, из которой нет возврата.

— Дедушка, — с хрипом говорю я.

Он встрепенулся, поворачивает голову, в пустых глазницах клубится багровое пламя.

Отвожу взгляд в сторону. Нет сил, смотреть ему в лицо, и думаю, зря обратился к нему, непереносимо тяжёлое внимание с его стороны. Но старик читает мои мысли, грустно улыбается:

— Я Харон, тёплая душа.