Лаура Кардеа - Осколки серебра и льда [litres]

Неван кладет руку мне на спину и слегка подталкивает вперед. Рука его будто горит, хотя она должна быть холодной. И это очень приятное тепло, которому хочется поддаться. Но я не могу. Поэтому снова ускользаю от его прикосновения.

Он чуть отступает, и мне сразу становится легче дышать, даже несмотря на то что там, где лежала его рука, по-прежнему чувствуется тепло.

Запрокидываю голову назад и смотрю на небо, где образуется полоса мягко закручивающегося зеленого и красного утреннего тумана. Такое своеобразное свечение – знак богов? Или некое тайное послание от зимнего королевства, о котором все фейри говорят так, будто это живое существо со своими чувствами и мыслями? Что бы это ни было, на сердце у меня вдруг становится необъяснимо тяжело.

– Иногда я спрашиваю себя, как все сложилось бы сейчас, если бы все началось немного по-другому? – Обычно я ни с кем не делюсь душевными переживаниями, но сейчас, видимо, просто слишком вымотана.

– Если бы у меня было сердце? – уточняет он с болью и грустью в голосе. – Или у тебя – душа? – добавляет он укоризненно, как будто я ничем не лучше его.

Эти слова должны были разозлить меня, но что-то внутри сжимается. Теперь я понимаю, почему так болело в груди.

– Пожалуй, ты прав, – шепчу я, наблюдая за зеленым мерцающим отражением на тыльной стороне моей руки.

– За тобой должок. Последняя тайна.

Медленно поворачиваюсь к нему и смотрю на него, ожидая, что он спросит.

– Ты Проклятая. Кто уже умер от твоего поцелуя?

Я замираю. Никто не задает Проклятым этот вопрос. Большинство из нас на момент первого убийства еще годовалые младенцы, и чаще всего от их «невинного» детского поцелуя умирает кто-то из родителей. Я же была старше, и жертвой стали не мои родители.

– Моя первая кормилица, – шепчу я.

– Не отец и не мать? – теперь ему все становится ясно. Почему я так люблю Изобеллу и хочу ее защитить. Почему моя мать больше не может и не хочет иметь детей. Дело вовсе не в тяжелых родах, как я ему сказала тогда. Она просто боялась, что родится кто-то вроде меня.

– Изобелла – единственная, кто никогда не боялся меня. Она гладила мою голову, целовала щеки, держала за руки. Мои родители пытались меня любить. Правда пытались. Они хорошие люди, которые пережили нечто ужасное.

Неван осторожно гладит меня по руке.

– Ты не плохая, – тихо и задумчиво говорит он. – То есть хоть ты и проклятие моего существования, но они… они должны были любить тебя.

От его слов мне уже не в первый раз становится легко на душе. Всхлипываю, даже если это больно, даже если у меня горят уголки глаз.

– Ты тоже проклятие моего существования. – Я удерживаю его за рукав. – Тебе же известно, что чаще всего это говорят не в буквальном смысле?

– Возвращайся в мое королевство. – Кажется, его корона сейчас перевешивает и тянет его к земле, хотя он стоит неестественно прямо.

– Что? – переспрашиваю я.

Он подходит ко мне так близко, что его темный плащ шелестит у моих лодыжек.

– Возвращайся ко мне. – Его руки касаются моих щек, опускаются на шею. Эти легкие прикосновения, такие восхитительно холодные, что кажется, будто на моей коже расцветают ледяные цветы. – Мы сделаем вид, что ни предательства, ни бегства не было.

– Перестань, – я чуть не плачу, потому что его слова задевают за живое, тревожат мое сердце, и тоска, которую я изо всех сил стараюсь подавить, заполняет все мое существо.

– Я никогда тебя не полюблю. Не смогу. Но я бы тебя боготворил. – Он останавливается, и его пальцы так нежны, а взгляд так по-прежнему холоден. Затем он наклоняется и касается губами моего виска, мягко вдыхая мой запах, и я чувствую, как он борется с собой. – Может быть, все-таки и любить смогу, – его голос становится тише дуновения ветра.

Но все же эти слова, пусть и сказанные очень тихо, отдаются во мне и вибрируют под кожей. Потому что я знаю, чего ему стоит это признание. Нет, не признание. Это все ложь.

– Что это тогда будет за любовь? Без доверия, без поцелуев, без близости? – грустно спрашиваю я.

– Просто будь, пожалуйста, рядом со мной. Как королева. Как спутница жизни. Как доверенное лицо. – Руки Невана гладят мою шею, плечи, спину. Но не это прикосновение заставляет мои внутренности трепетать и вызывает покалывание в позвоночнике. А его голос у моего уха, лихорадочная хрипотца, мольба. – Этого мне будет достаточно. Я ведь все равно могу прикасаться к тебе и целовать в любом месте, кроме твоих губ. Это больше, чем я заслуживаю.

Я зарываюсь пальцами в шелковистую ткань его рубашки, грозящую вот-вот выскользнуть из моих рук.

– А если я поцелую тебя однажды утром, еще полусонного?

– Лучшие из мужчин сказали бы, что умирают бесконечно счастливыми.

Мои губы скользят по его ключице, и он на миг задерживает дыхание. Я и сама не могу вдохнуть достаточно глубоко из-за такой близости к нему. Как тогда, в Эретане, когда я, раскинув в стороны руки, танцевала под падающими белыми хлопьями; но сейчас уже весна, и скоро распустятся цветы. И пьянящий аромат горько-сладких обещаний, которые, я знаю, он никогда не сдержит. Я отстраняюсь от него, собираясь догонять остальных.

– Ты не можешь быть по-настоящему счастливым с сердцем, которое либо замерзло, либо растаяло.

– Моя мать лжет. – Он сужает глаза. – Нет, она искажает истину. Что бы она ни рассказала тебе о Дафне, это неправда. Я любил ее.

Когда он упоминает ее имя, я вздрагиваю. Нет, не из ревности, потому что он любил ее, а потому что только она знала того Невана, который еще умел любить. Конечно, это был довольно извращенный вид любви, но все же.

– Значит, она произнесла проклятие не для того, чтобы защитить Дафну от тебя?

– Она прокляла нас обоих, чтобы я не стал сильнее. Она знала, что связь с Дафной уменьшит ее власть. Это единственное, что имеет для нее значение. Она ненавидит всех нас, всех своих детей, потому что…

Я вспоминаю, о чем предупреждала королева Эвелун. «Не слушай его. Не верь ему». Он пытается поколебать мою решимость. Я не поддамся. Не буду ему верить, не буду слушать.

– О, вот в чем дело? Месть за то, что мамочка недостаточно любила тебя в детстве? И я должна этому поверить? – я вкладываю в свои слова столько яда, сколько могу, но больше для того, чтобы убедить в этом саму себя, чем причинить боль ему.

Какое-то мгновение он смотрит на меня так пронзительно и в то же время совершенно потерянно.

– Мне казалось, что ты поняла бы это как никто другой.

Я уже горько жалею о том, что сказала, но стараюсь не обращать внимания на угрызения совести.

– Ты самое большое зло, с которым мне приходилось сталкиваться. Я не могу доверять ни единому твоему слову.

– Злых нет. Есть только люди, которые пытаются справиться со своими проблемами. Тем способом, который они знают, и теми средствами, которыми располагают, – продолжает он удивительно деловитым голосом. – Но если есть добро и зло, герои и соперники, то ты достойная соперница. И поверь, ты сильно пожалеешь, что отказалась от моего предложения. Я бы бросил весь мир к твоим ногам! Но теперь ты вкусишь горечь поражения.