Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Этим утром Брейдерал сказала, что видела в лучах восходящего солнца высоких чужаков – у самого хвоста костлявой змейки. Однако если глядеть на восход, можно лишь ослепнуть. Кто-то поверил Брейдерал, кто-то нет. Бадаль предпочитала не верить. Визитеры не собирались за ними гоняться, даже Отцы давно отстали, как и костогрызы, как и все пожиратели мертвой или умирающей плоти – не считая осколков, способных добраться до них за многие лиги. Нет, в Стеклянной пустыне костлявая змейка осталась в одиночестве, боги лишь взирали на нее с высоты и ничего не делали, демонстрируя тем самым собственное могущество.

Но у нее было что им противопоставить. В этом заключалась восхитительная истина. Она могла заставить их извиваться в небесах, скукоживаться на солнце. И она отказывалась им молиться. Вообще хоть что-то им говорить. Она ведь пролетала мимо этих богов, когда совсем молоденькой, только что вылупившись, порхала в небесах. Видела, что вокруг их обеспокоенных глаз пролегли глубокие морщины. Различала давние следы всевозрастающих страха и ненависти. Вот только тем, кто богам поклонялся, подобные чувства не обещали ничего хорошего. Эти лица, выражения на лицах, принадлежали существам, которых никто кроме них самих не заботит. Понимание это оказалось подобно огню. Крылышки вспыхнули. Она полетела вниз по сумасшедшей спирали, оставляя за собой дымный след. Обжигающие истины кусали ее плоть. Она пролетела прямо сквозь рой осколков, чуть не оглохнув от шипящего рева многочисленных крыльев. Увидела протянувшуюся через сверкающее море костлявую змейку и с ужасом обнаружила, что та сделалась совсем уже тощей и коротенькой.

Она снова подумала о богах, оставшихся высоко вверху. Их лица ничем не отличались от ее собственного. Боги, как и она, были совершенно разбиты, изнутри и снаружи. И, подобно ей, бродили по пустоши, где и идти-то некуда.

Отцы нас прогнали. Дети им больше не нужны. Теперь она верила, что и богов тоже изгнали их собственные отцы и матери, вытолкали наружу, в пустые небеса. Люди далеко внизу ползали кругами, каждый замкнут в своем собственном, а боги наверху ничего в их движении не могли понять. Те же, что пытались, лишь сходили с ума.

– Бадаль.

Она моргнула, пытаясь отогнать плавающие перед глазами туманные тени, но те тут же приплыли обратно. Как она теперь понимала, боги тоже наполовину слепы – из-за облаков.

– Рутт.

У него было лицо старика, слой запекшейся пыли на нем – в глубоких трещинах. Ноша плотно укутана лоскутным одеялом. Глаза Рутта, остававшиеся тусклыми столь долго, что Бадаль уже казалось – так было всегда, непривычно блестели. Словно кто-то их лизнул.

– Многие сегодня умерли, – сказала она. – У нас есть пища.

– Бадаль.

Она отдула мух.

– Я сочинила стихотворение.

Он лишь покачал головой.

– Я… я больше так не могу.

Визитеры никогда не уходят. Мы верим в ложь этого имени, Но они не оставят нас До самой смерти. Кусая за хвост. Но мы лишь тени на стекле. Вперед нас гонит солнце. Визитеры спрашивают, Но мы поедаем Ответы.

Он уставился на нее.

– Значит, она не ошиблась.

– Брейдерал не ошиблась. У нее в крови – нити. Рутт, если ей не помешать, она нас всех убьет.

Он отвернулся, и она поняла, что он вот-вот заплачет.

– Рутт! Не надо.

Его лицо сморщилось.

Он начал оседать, но она подхватила его, подхватила и как-то нашла силы удерживать, пока он содрогался от всхлипов.

Теперь и он сломан. Вот только этого им нельзя допускать. Ей нельзя – если он сломается, от Визитеров уже не спастись.

– Рутт. Без тебя нам не донести Ношу. Послушай, Рутт. Я летала, и очень высоко – у меня были крылья, словно у богов. Я летала так высоко, что могла разглядеть кривизну мира, как и учили нас старухи, и я видела – слышишь, Рутт, – видела край Стеклянной пустыни.

Он лишь потряс головой.

– И я видела кое-что еще. Город, Рутт. Стеклянный город, и завтра мы до него доберемся. Визитеры туда не войдут, им будет страшно. Этот город – они о нем знают из собственных легенд, в которые сами давно перестали верить. Теперь он для них невидим, Рутт, там мы от них спасемся.

– Бадаль… – он говорил ей в шею, голос глухо шелестел по коже. – Не сдавайся, ради меня. Если и ты сдашься, я не смогу… не справлюсь…

Она давно уже сдалась, но говорить этого было нельзя.

– Я с тобой, Рутт.

– Нет. Нет, я хотел сказать… – он высвободился, пристально глянул ей в глаза. – Не сходи с ума. Прошу тебя.

– Рутт, я больше не могу летать. Крылья обгорели. Все в порядке.

– Пожалуйста, Бадаль, пообещай мне. Пожалуйста.

– Обещаю, но только если ты сам пообещаешь не сдаваться.

Он кивнул, но не слишком уверенно. Она видела, что самообладание его истончилось и потрескалось так же, как и обожженная солнцем кожа. Я не собираюсь сходить с ума, Рутт. Разве ты сам не видишь? Я обладаю властью ничего не делать. Божественной властью.

Костлявая змейка не умрет. Нам ничего не нужно делать, просто идти вперед. Я летала туда, где заходит солнце, и знаешь, Рутт, – мы идем прямо в огонь. Прекрасный, совершенный огонь.

– Ты сам увидишь, – сказала она ему.

Рядом с ними стоял Сэддик, глядя и запоминая. Его врагом была пыль.

Что есть, уже было. Иллюзии перемен развеяны ветром, осели в ложбинах между холмов, под камнями, среди голых корней давным-давно мертвых деревьев. История, как всегда, прошла поверху, и все новое в поисках формы обращается к старому. Там, где высились огромные глыбы льда, остались лишь шрамы в земной поверхности. По древним долинам текут призрачные реки, а ветер все бродит дорогами жары и холода, и времена года сменяют друг друга.

Знание это было мучительным, словно вонзенный прямо в сердце раскаленный клинок. Рождение лишь повторяет то, что уже было. Внезапная вспышка напоминает о мгновении смерти. Безумие выживания не знает ни начала, ни конца.

Когда жалкое, гнилое существо, что выбралось из-под корней поваленного тополя у речной излучины, вдруг все это вспомнило, у него вырвался хриплый вздох. Существо выпрямилось, огляделось, серые впадины под надбровными дугами впитали неясные подробности, придав им осмысленную форму. Широкая и не слишком глубокая долина, отдаленные склоны поросли шалфеем и кохией. Там порхают серокрылые птицы.

Воздух пахнет дымом с привкусом смерти. Возможно, где-то неподалеку загнали прямо к пропасти стадо. Возможно, в тушах успели размножиться мухи и их личинки, что и есть причина непрерывного мерзкого жужжания. Или все еще слаще? Мир все же победил в этом споре? А она сама – лишь призрак, вернувшийся, чтобы позабавиться над заслуженным концом своего народа. И где-то рядом – последние разложившиеся останки таких же, как она? Хотелось бы надеяться.