Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 1 [litres]

Солдаты вернулись из переулка, и один сказал что-то по-малазански; Брису не требовался перевод, чтобы понять, что они никого не нашли – инстинкт самосохранения у Странника работал как надо, даже после жуткого удара тартенала.

– Похоже, – сказал Брис, – эскорт у меня все же будет.

– От такого предложения нельзя отказаться, сэр, – сказал сержант.

Я и не отказываюсь. Урок усвоен, адъюнкт .

Солдаты пытались усадить женщину по имени Уголёк в седло. Ублала Панг подошел к ним.

– Я понесу ее, – сказал он. – Хорошенькая.

– Делайте, как говорит тоблакай, – приказал сержант.

– Хорошенькая, – повторил Ублала Панг, подняв обмякшее тело на руках. – И воняет, но да уж чего там.

– В каре, – скомандовал сержант. – Арбалеты наготове. Кто появится – стреляйте.

Брис взмолился про себя, чтобы по дороге им не встретились ранние гуляки.

– Нам лучше поторопиться, – только и сказал он.

На крыше неподалеку Быстрый Бен вздохнул и расслабился.

– Это что сейчас было? – спросил Вал за его спиной.

– Проклятый тоблакай… впрочем, это не так интересно, да? Нет, все дело в далхонке. Ладно, это все подождет.

– Ты заговариваешься, волшебник.

Маг Тьмы. Нижние боги …

Один в подвале под спальнями в казарме, Скрипач уставился на карту в руке. Лакированное дерево поблескивало, словно покрытое капельками пота. От карты исходил запах чернозема, богатый и густой, аромат сырой земли.

– Тартено тоблакай, – прошептал Скрипач.

Герольд Высокого Дома Жизни .

Что ж, именно так .

Он положил карту и прищурился на вторую: ее он отодвинул, чтобы закрыть эту ужасную ночь. Из независимых . Цепь. Точно, мы все знаем, моя дорогая. Ничего не поделаешь, такова цена жизни .

И если бы ты не была так… сильна. Если бы была слабее. Если бы твои цепи не тянулись прямо к сердцу Охотников за костями… если бы я только знал, кто тянет кого, были бы основания надеяться .

Но он не знал, и оснований не было.

Шаманы и ведьмы эланов путешествуют по другим мирам верхом на Крапчатом Скакуне. Семь трав, замешанные в пчелиный воск, скатанные в шарик и расплющенные в маленький диск – его нужно положить в рот, между губой и десной. Рот постепенно охватывает онемение, и слюна течет, как будто глотка превращается в родник, покалывание поднимается к глазам радужными цветами, и вдруг, с ослепительной вспышкой, завеса между мирами исчезает. В воздухе крутятся узоры; сложные фигуры плывут по ландшафту – а ландшафт разворачивается на бесконечной кожаной стене шатра или на бугристой стене пещеры, где бегают звери, – пока не появятся пятна в форме сердца, пульсирующие, покрывающие сцену волнистыми рядами, сладкие и вкусные, как молоко матери.

И появляется Крапчатый Скакун: каскад пятен в форме сердца растекается по длинной шее, вдоль холки и от гривы до хвоста.

Скачка в чужой мир. Скачка среди предков и еще не рожденных, среди высоких мужчин с вечно раздутыми членами и женщин с вечно набитыми утробами. Через леса черных нитей, любое прикосновение к которым приведет к вечным мукам, ведь это путь возвращения к жизни, а родиться – значит найти предназначенную нить, найти сказку о предстоящей смерти, которой не избежишь. Скакать в обратный путь, однако, следует с особой осторожностью, избегая этих нитей, чтобы не запутать, не скомкать ничью жизнь, обрекая человека на вечное узилище, затерянное внутри противоречивых судеб.

Среди этих черных нитей можно отыскать пророчества, но величайший дар – мир по ту сторону леса. Существующее вне времени пристанище для всех когда-либо живших душ, где горе смывается, а печаль уносится, как пыль, где исчезают шрамы. Отправиться в это владение значило очиститься, обрести цельность, избавиться от сожалений и темных желаний.

Умчаться на Крапчатом Скакуне и вернуться значило возродиться невинным и простодушным.

Калит все это знала, но только по чужим рассказам. Шаманы и ведьмы ее народа передавали правду из уст в уста из поколения в поколение. Любая из семи трав, принятая по отдельности, убьет. Семь трав, смешанные в неправильной пропорции, приведут к сумасшествию. И, наконец, только признанный шаманами и ведьмами достойным может свершить путешествие.

Для таких, как Калит, погрязших в заурядности, жизненно необходимой для поддержания жизни семьи, деревни и всех эланов, осмелиться на такой ритуал – даже просто попробовать вкус семи трав – было бы равнозначно осуждению на смерть и проклятию.

Разумеется, эланов больше не осталось. Уже не отыскать ни шамана, ни ведьмы. Нет семей, нет деревень, нет кланов и стад: каменные круги – основания хижин-типи – у подножия высоких холмов остались безжизненными следами последнего лагеря, в который уже никто не вернется; а камни будут постепенно уходить в почву, лишайник на их нижней стороне высохнет, трава, раздавленная ими, побелеет. Эти круги булыжников останутся картой вымирания и смерти. У них не осталось будущего, лишь печаль завершения.

Калит переживала собственное проклятие, не вызванное никаким преступлением, никакой виной, кроме трусливого бегства, трагичного отказа от семьи. Не осталось ни одного шамана, чтобы произнести проклятие вслух, но ведь это и неважно?

Пока солнце тускнело на западе, а трава вокруг становилась жесткой и серой, Калит сидела, уставившись на лежащий на ладони маленький диск.

Магия эланов. Чуждая для ее теперешнего мира, как чужды были машины че’маллей в Ампеласе Укорененном, когда она впервые увидела их. Ехать на Крапчатом Скакуне через прах ее народа – значит… что? Она не знала и знать не могла. Встретит ли она духов своих родичей… взглянут ли они на нее с искренней любовью и прощением? Этого она втайне желает? А вовсе не поиска тайного знания в царстве пророчеств; не розыска Смертного меча и Кованого щита для к’чейн че’маллей?