Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 1 [litres]

Такое знание может своей необъятностью раздавить душу, залить ее потопом невыносимой тщетности. Стоит только отделить саму себя от всего остального, от потустороннего мира – с его бесконечной мерой времени, с его причудливой игрой в перемены в ходе долгих осад и внезапных катастроф, – твое «я» становится сиротой, теряет защиту и сталкивается лицом к лицу с миром, ставшим теперь в лучшем случае чужаком, а в худшем – безжалостным заклятым врагом.

«В самонадеянности мы становимся сиротами, а затем жалуемся на ужасное одиночество, которое обретаем на пути к смерти».

Но как можно вернуться в мир? Как научиться переплывать эти потоки? Горделивая душа решает, что противостоит всему, что находится вовне. Внутри – снаружи, знакомое – чужое, чем обладаешь – чего домогаешься, что под рукой – что недосягаемо. Разделение это глубоко, как злая рана от ножа, прорезавшая сухожилия и мышцы, артерии и нервы.

Ножа?

Нет, это не то оружие – жалкий плод ограниченного воображения. А на самом деле разделяющая сила… в чем-то другом.

А может быть, поняла она, даже в ком-то другом.

Многослойный вид перед ее глазами внезапно изменился. Трава высохла и улетела по ветру. Высокие песчаные дюны закрыли горизонт, а во впадине прямо перед собой Калит увидела фигуру, стоящую на коленях к ней спиной в густой тени какого-то монолита. Камень – если это был камень – был покрыт пятнами ржавчины, свежей на фоне черно-зеленого монолита.

Калит приближалась. Она разглядела, что человек не просто преклонил колени в молитве или в почтении. Он копал – руки погружались в песок почти по локоть.

Это был старик с иссиня-черной кожей. Со шрамами по всей лысине. Если он слышал ее приближение, то не подавал виду.

Это какой-то момент из прошлого? Слой за слоем разворачивались тысячелетия? Калит стала свидетелем воспоминаний Пустоши?

Калит вдруг осознала, что монолит вырезан в виде пальца. И камень, который сначала смотрелся черно-зеленым, оказался полупрозрачным, сквозь темно-зеленый просвечивали внутренние потоки и грани. Глубоко внутри можно было разглядеть прослойки, похожие на вены, цвета темного изумруда и уплотнения в виде костей – цвета нефрита.

Старик – кожа его была вовсе не иссиня-черной, как сначала показалось, а так плотно покрытой вьющимися волосами, что самой кожи не было видно, – заговорил, не переставая запускать ладони в песок у подножия монолита.

– В Санимоне было племя, – сказал он, – которое считало, что они первыми начали обрабатывать железо. Они до сих пор изготавливают орудия и клинки в традиционной манере – закаляют их в песке, вот как я сейчас, видишь?

Хотя она не знала языка, но понимала старика и, услышав вопрос, посмотрела на его руки; если он и держал оружие, то запихнул его в песок очень глубоко.

И нигде не было видно кузни – и никакого очага.

– Только не уверен, – продолжал старик, то и дело шумно вздыхая, как от боли, – не уверен, что все делаю правильно. Видимо, есть еще какой-то секрет. Закаливание в воде или куче навоза… у меня нет опыта в таких вещах. – Он помолчал. – По крайней мере, думаю, что нет. Столько… позабыто.

– Ты не из эланов, – сказала Калит.

Старик улыбнулся ее словам, хотя смотрел не на нее, а на монолит.

– Но есть вот что, – сказал он. – Я могу назвать, ну, сотню разных племен. Племена Семи Городов, племена Квон Тали, племена Корела, Генабакиса – и общее у них одно, только одно; знаешь, о чем я?

Он словно ждал ответа от монолита, а не от Калит, которая стояла так близко, что могла дотронуться до него.

– Я скажу, – продолжал старик. – Каждое племя уже вымерло или вот-вот вымрет. Растает, как и все прочие народы. Может остаться некое бледное, разбавленное подобие в новых жилищах. А может не остаться ничего, кроме праха; даже их имена стираются навсегда. И никто не будет горевать о потере… Вот и все.

– Я – последняя из эланов, – сказала она.

Он продолжил опускать руки в песок, как можно глубже.

– Я готовлюсь… владеть самым грозным оружием. Они думали спрятать его от меня. Не вышло. Оружие, конечно, нужно закалять, и хорошенько закалять. Они даже хотели уничтожить его. Как будто такое вообще возможно… – Он подумал. – Или возможно? Дело в том, что ключ ко всему – это чистый разрез, прямо посередине. Чистый разрез – вот о чем я мечтаю.

– А я мечтаю… вот о чем, – сказала она. – Я ехала на Крапчатом Скакуне. И встретила в потустороннем мире тебя – почему? Ты призвал меня? Кто я для тебя? Кто ты мне?

Он засмеялся.

– Это забавно! Я вижу, о чем ты – думаешь, не вижу? Думаешь, мне не дано?

– Я скакала…

– Да хватит уже! Ты что-то приняла. Вот как ты попала сюда, вот как все сюда попадают. Или танцуют до упаду – пока не покинут собственное тело. Что бы ты ни принимала, это просто помогает войти в ритм, существующий во всем – пульс вселенной, если хочешь. С некоторой практикой тебе уже не нужно будет ничего; и это хорошо, ведь после десяти или двадцати лет потребления трав или чего-то еще большинство шаманов подсаживаются на них. И глотать нужно только как ритуал, как разрешение на путешествие. – Он вдруг замер. – Крапчатый Скакун… да, зрительные галлюцинации, образы, плывущие перед глазами. Бивики называли это барабанные раны – наверное, имели в виду кровавые цветущие пятна. Бум, бум, бум … А фенны…

– Матрона ищет кого-то среди нашего вида, – прервала Калит. – Старые пути подвели ее.

– Старые пути всегда подводят, – сказал старик. – Как и новые, в большинстве своем.

– Она в отчаянии…

– Отчаяние – плохой советчик.

– Ничего полезного сказать не можешь?

– Весь секрет в закалке, – ответил он. – Вот что можно сказать полезного. Твое оружие должно быть хорошенько закалено. Крепко выковано, искусно отожжено и как следует наточено. А палец указывает прямо на них – ну если бы небо было настоящее, ты увидела бы. – Его широкое лицо прорезала улыбка, впрочем, больше похожая на гримасу, чем на знак довольства; и она подумала, что, несмотря на его слова, старик, возможно, слепой.

– Ужасная ошибка, – продолжал он, – считать, что смертные и боги противостоят друг другу. Ошибка. Самая фундаментальная. Потому что когда опустится лезвие, то они навеки потеряют друг друга. А понимает ли она? Возможно, но тогда она меня пугает: такая мудрость кажется почти… нечеловеческой. – Он встряхнулся и выпрямился, вытягивая руки из песка.

Она глядела с любопытством: какое же оружие он держит? И увидела – никакого. А его ладони, цвета ржавчины, блестели, как полированные.

Старик поднял ладони.

– Думала – зеленые, да? Ага, нефритово-зеленые и сияют. Нет, не сейчас, не в этот раз, нет. Готовы они? Готовы схватить самое смертельное оружие? Думаю, нет.