Гарет Ханрахан - Святой из тени [litres]

Он мотался по городу зигзагом, с поезда на улицу, в переулок, под крышу какого-нибудь здания и по новой. Перемещался наобум. Хорошо бы пойти к Лис, поговорить с ней, но как? Ольтик сказал, что она во дворце патроса, но не мог же он появиться у ворот и попросить ее позвать. «Извините, мне бы хотелось поговорить со сводной сестрой. Она только что прибрала к рукам ваш трон, чтобы обеспечить себе коронацию. Можно, она выйдет поиграть?»

И все-таки, где же меч? Остался в пределах посольства? Только представитель Дома Эревешичей мог носить его без вреда – кровный потомок, это значит, Лис исключается. Теревант последний в роду. Неизвестный родственник? Какой-то бастард Ольтика? Или его самого? Или… клинок способны носить неусыпные. Быть может, и человек – с достаточной волшебной защитой, святой или чародей. Но только недолго, поскольку волшебство меча распутает любое заклинание сдерживания. Но все неусыпные в Гвердоне сидят в посольстве, и как настолько могучий святой или чародей смог бы проникнуть внутрь незамеченным? Теревант растерянно шел по извилистому переходу к новой станции подземки. На платформе толпились рабочие, едут на алхимические фабрики. На поезд он садиться не стал – прошел отрезок платформы и нырнул в другой лестничный переход. Такие вот прятки.

Непонятно, от кого он прячется – от Даэринта, Лис или от себя? За плечами маячил неотступный преследователь – факт смерти Ольтика. Как великан, он ломился сквозь улицы. Пока Теревант в пути, ему удается опережать великана, скрываться за домами и башнями. Он знает: если тот его догонит, то сомнет его, сокрушит. Если он поддастся горю, то тот, кто убил Ольтика, уйдет от возмездия.

Слова стихотворения звенели эхом в пустоте под крышкой его черепа.

С Пяти Ножей на Дол Блестки, оттуда в Новый город, потом петля в обход Священного холма, по виадуку до Замкового. Утро катилось к полудню, полдень становился тоскливой серой пополудней, город уныл и похмелен после Фестиваля Цветов.

Он будет идти, изматывая себя, пока не перестанет чувствовать ног. Он готов идти, пока не умрет, а потом войти в неуспение, и идти дальше, не сбавляя шаг. Переступить край мира и продолжать идти через море.

Ночь стояла безлунная. Ярко сияли звезды, но улицы под ними достаточно темны. Город затих во всеобщем похмелье после пережитого на Фестивале. Сточные канавы забиты выброшенными венками и романтичными букетами. По переулкам Мойки Алик ведет Эмлина в Новый город.

Они проходят под самодельной виселицей – из высокого окна свисает тело, поворачивается в петле. Эмлин вздрагивает и пододвигается ближе к Алику, но это лишь скверное подобие человека. Тело из воска, не из плоти. Сальники в городе вымерли, и одного из них вздернули, чтобы побивать камнями и гнилыми фруктами.

Не останавливаясь, они проходят по улице Часовен. Краем глаза шпион замечает караульного из городской стражи. Часовни под надзором. На голове караульного маска, глаза прячутся за линзами с тавматургическими датчиками. Механический взор маски сосредоточивается на Эмлине, на секунду задерживается, потом караульный машет рукой: не задерживайтесь. Эта часть Нового города – не то место, куда водят детей.

– Обожди пять минут, – велел шпион Эмлину, – потом заходи в часовню Ткача, вон туда. А я отвлеку стражника. – Он заставил себя улыбнуться. – Попроси у Паука прощения, а потом отправляй послание.

Часовня – место силы Ткача Судеб. Она подстегнет восприимчивость мальчика к божеству, принудительно настроит душу Эмлина под надлежащую сцепку. Но будет больно. Смертные крайне хрупкие, переменчивые создания, но боги всегда постоянны. Щепетильность не про них. Их любовь и ненависть одинаково страшны, одинаково легкомысленны.

Шпион вынул львиноголовый сосуд и помазал мальчика. Наложил на него отметку Анны, ее печать – так Ишмирский флот будет знать, что послание ушло с ее благословения. Эмлин расправил плечи и заглянул в темноту часовни.

– Я сделаю все, что нужно, – сказал он Алику, но ответил ему шпион:

– Молодец. Передай им, что город поспел к жатве.

В часовне Эмлин преклонил колени перед статуей Паука и начал молитву.

Образ статуи совпадает с тем образом, что оттиснут в мальчике. От этого совпадения душа парня расчехляется , открывает свою суть и разламывается пополам, теряя свою человеческую ипостась, выпускает восемь ножек, чтобы прытко прошуршать по паутине тайных нашептываний. Отращивает глаза, что видят за пределами материального мира. Он переваривает слова, произнесенные Аликом, заматывает их в психический кокон, кладет их на паутину.

Трудно. Намного труднее, чем раньше. Часовня придает ему сил не сдаваться, словно статуя принимает на себя вес его бремени. Эмлин боится, что бог будет зол на него, что, представ перед Ткачом Судеб, он будет осужден. Покаран.

Но так будет честно. Так будет справедливо. Он заслужил все, что получит.

Эмлин вырывается из смертного тела – в неопределенности божественного, он не уверен какого: восьминогой статуи или двуногого мальчика – и движется по паутине. Там есть и другие, такие, как он, – в тонюсеньких вибрациях он чувствует их. Шпионы в других городах, других странах. Паутина покрывает весь свет.

Нить, по которой он ползет, одна из самых северных. Наиболее густая сеть на юге, с центром в Ишмире. Там святых тысячи, тысячи его двойников, его духовных братьев. В некоторых местах паутина до того частит, что перекрывает собой вещественный мир; там, в праведных храмах, куют податливую судьбу.

Он противится соблазну встать на некоторые из путей. Паутина вне времени, и какие-то нити ведут в прошлое или будущее. После посвящения, впервые обретя эту силу, он поддался слабости и сползал в прошлое, чтобы поглядеть на свою семью. Он наблюдал за собственным детством и опять увидел лицо мамы. Жрецы выпороли его за ту, первую оплошность – Ткач Судеб же простил его тогда. С того времени Паук – вся его семья, единственный родитель, его старший «я». Тут в сознании мелькнула мысль об Алике, и он поборол ее. Пути будущего куда более опасны, особенно теперь, когда паутина повреждена.

Он пополз по краешку испорченной области, последствий раскола, ощущая вкус золы и скорби. Храмы Севераста сожжены, а их служители исчезли в грядущем. Порвана паутина. Понесены огромные потери. Он не завидовал тяжкому труду здешних духов энергий – они заново ткут судьбу, заращивают разрывы твердой определенностью.