Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 2 [litres самиздат]

Степан пропадает из виду, лишь мутное пятно скользит между машущими огромными лапами оборотнями.

Да этого не может быть – это неправда! Я крещусь и снова вонзаю штык в живучего фрица.

Бабушка рассказывала страшные истории пострелятам, чтобы те не шалили и не слезали с полатей, но чтобы эти страхолюдины существовали на самом деле…

Сон или явь?

Может сейчас снова выйдет Татьянка и уведет меня в сказочную даль?

Боль, разрывающая на мелкие части, показывает, что это не сон, а проклятая явь.

Клацают клыки, пытаются ухватить ускользающего солдата. Вот один зверь отлетает, зажимая морду, и на лету превращается в человека. Грохается на землю здоровенный фриц, а не лохматый оборотень. Секунду спустя рядом впечатывается в землю ещё один голый человек.

Степан поднимается с колен, в руке блестит зубчатый кругляш, покрывающийся зеленой накипью. Под штыком дергается немец, смотрит на меня сквозь окровавленные стекляшки противогаза. Я вишу на ружье и вижу, как штык до дула погружается в тело немца.

Он не умирает…

– Твари! Все им мало! – сипит Степан.

Напарник бухается рядом с дергающимся немцем и поднимает руку с зубчатым медальоном. Четыре резких удара и немец затихает, смотрит в небо пустыми глазницами противогаза. Я выпускаю винтовку и падаю на желтую траву, раскаленный кашель сотрясает тело.

– Кто это? – удается просипеть пересушенным ртом.

– Выживем, узнаешь! Обязательно узнаешь. А сейчас, пошли. Ура-а-а! – вопит нечеловеческим голосом Степан, помогая мне подняться. – Ура-а-а! Мать вашу так перетак и во все щели!!!

Это «Ура-а-а» придает сил, вливает в тело новую оживляющую кровь, клич подхватывают плетущиеся бойцы. Этот крик ярости сминает победный рев немцев. Впереди, за раздергивающейся газовой полосой, виднеются фигуры опешивших немцев.

На них катится мощное «Ура-а-а». Из тумана выныривают мертвецы.

Идут,

хрипят,

сплевывают куски легких на обгорелую землю.

Я кричу, я иду, я кашляю и умираю вместе с неизвестным солдатом. Я так же недавно шел на оборотней, я понимал его, как никто другой. Я жду окончания сна, чтобы вернуться к Юле…

Животный ужас плещется в стекляшках противогазов, немцы оторопевают при виде «восставших из ада». Суеверно крестясь, передние ряды германцев немного отступают, когда раздается залп ружья с нашей стороны.

Степан точно срезает толстого фрица, повернувшегося спиной. Тот тонко взвизгивает, взмахивает руками, как подстреленный стерх, и огромная туша падает на ближайшего соратника, похоронив его под собой. Этот эпизод служит сигналом к массовому бегству.

Немцы несутся, не разбирая дороги, прыгают через окопы, повисают на проволочных ограждениях. Мы идём на них, глядим поверх кровавых повязок незрячими глазами. Стреляем, добиваем штыками, падаем и вновь поднимаемся.

Со стороны крепости ударяет пулемет, пули впиваются в спины удирающих немцев. Семитысячная орда отступает перед напором семидесяти защитников крепости.

Я иду, превозмогая скручивающую боль, сгибаясь от жесточайшего кашля, иду с одной лишь мыслью – как можно больше забрать с собой. Легкие взрываются фугасом при каждом вздохе, молотками стучит в виски отравленная кровь, я задыхаюсь. Падаю и ползу, мутным сознанием держусь за уходящую жизнь.

Я умираю. Умираю, чтобы жили другие…

Приобретено противодействие ядам.

Получено четвертое задание:

Найти Убийцу Оборотней

Я выныриваю из кошмарного прошлого в ужасное настоящее. Я ещё не понимаю, где нахожусь, но вижу в огненных всполохах множество икон, подсвечники и кадила. Черный дым валит со всех сторон. По полу, по стенам, по перекрытиям стелятся языки жадного пламени.

Стальные руки хлещут по лицу, в горле жжет от едкого дыма. Огонь жадно лижет изображения святых, я вижу почерневшее лицо седовласого старца, который грозно хмурит брови и с укоризной смотрит на меня – будто это я виноват в поджоге. Вижу всего три секунды, пока огонь полностью не охватывает икону.

Сильные руки подхватывают связанное тело, и невидимый человек вытаскивает меня из горящего здания. Глаза щиплет от дыма и я не могу разглядеть своего спасителя. Я ощущаю плечом ребристый забор и руки отпускают меня, слышится торопливый топот. Меня сгибает от выходящего кашля. Тугие веревки сдавливают грудь объятиями удава.

Горит храм Уара, храм, где молились за умерших некрещеными. Серыми пятнами скользят сельчане, в руках поскрипывают ведра. Женские крики хлещут по ушам, пламя все больше разгорается, жадно пожирая деревянные стены.

Над зеленой крышей светится в лучах огня православный крест, то скрываясь за плотными клубами, то проявляясь как маяк в разыгравшейся буре. К ясным звездам уносится густой черный столб дыма, снизу подсвечиваемый яркими языками пламени

Кто меня вытащил? Как я тут очутился?

Юля! Что с ней?

Под свежим ветерком огонь разгорается сильнее, угрожает перекинуться на постройку рядом, а оттуда и на все село.

Вот чем страшны деревенские пожары – беда одного может стать общим горем. И бабки рассказывали, как из-за одного брошенного окурка выгорала целая деревня.

Метнулся сельский участковый с ведрами в руках. Половина воды выплеснулась на домашние трико, но ведра все-таки опрокинулись в жадный зев пламени. Выплеснулись белые клубы пара, смешались с черными столбами дыма.

Я замечаю выгнутый штырь арматуры неподалеку от себя и ползу к нему. Холодная земля леденит кожу, щеку оцарапывает подрастающая осока, тихонько проползает теплая струйка крови.

Всё потом, сейчас нужно развязать путы.

Ржавое железо дрожит под трением веревки, понемногу расходятся крепкие волокна. Ещё пару скребков и натянутая струна лопается. Множество нитей распадается под натиском ребристого металла.

Дальше ноги. Обламывается ноготь под тугим узлом, но не до этого сейчас.

Пламя жадно пожирает весь храм, не оставляя ни одного кусочка, шипит в ответ на выливаемую воду. Высушенное дерево полыхает как облитое бензином.

– Пустите меня! Пустите!!! – разрывает дымное небо пронзительный вопль.

Трое мужчин держат за руки пожилого священника, порывающегося кинуться в пламя. Крупные слезы блестят на морщинистом лице при виде гибели своего детища. Две женщины хлопочут рядом, пытаются успокоить священника.

Когда я возвращался после ночных пробежек, то часто видел, как отец Николай вставал засветло и хлопотал возле храма, то подкрашивая, то что-то ремонтируя или украшая, а теперь частичка его души сгорала в жадном пламени.

Кое-как я стягиваю путы и присоединяюсь к борьбе с общим горем: хватаю ведра, выплескиваю блестящую влагу, бросаю назад под голосящий крик женщин и спертый мат мужчин. Вода пузырится на бревнах, но потушенные участки вновь занимаются ярким пламенем.