Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 2 [litres самиздат]

– Потому что привык играть в открытую. Это с врагами нужно хитрить и изворачиваться, а от союзников лучше не скрывать намерений. Иначе можно очутиться в крайне невыгодной ситуации, – Сергей осматривает полянку.

На девственной чистоте лужайки не остается никакого напоминания о приземлившемся тандеме, если не считать двух перевязанных берез. Со временем марля отвалится, а деревья будут расти дальше. На еловую ветку возле озерца опускается черно-белая сорока, тяжелые гирлянды шишек качаются в такт.

– Не боись! Нас не обнаружат! – хохочет подполковник. – А вот то, что коварны, это да. Медведи же всегда были первыми врагами человека. Даже поговорка такая ходила – «побрей медведя – получишь человека!». Так что совместное сосуществование многому научило. Ладно, идем.

Широкая еловая лапа хлещет по лицу, оставляя липкую паутинку на ресницах. Высокие ели ракетами устремляются ввысь. Между ними мы и пробираемся. Ноги то скользят по буйной траве, то утопают в мягком мху. Сучья так и норовят вцепиться в любой из рюкзаков, чтобы, если не задержать, то хотя бы пропороть плотную ткань. Суровые сосны мрачно сдвигают кроны, заслоняя небо пушистыми ветвями. Птицы остаются на поляне, по мере погружения вглубь тайги они стихают одна за другой. Редкие клочья неба темнеют в сплетении мощных ветвей, на тайгу опускается ночь.

– Вот тут остановимся на привал! Пока не стемнело – набери хвороста! – идущий впереди подполковник резко машет рукой.

– Так, может, дойдем? Если прыгнули так близко, то наверно немного осталось до дома? – мне не улыбалось ночевать на холодной земле.

– А между тем Сергей дело говорит! – раздается голос, и из-за сосны выходит Михаил Иванович. – Не дело это – ночью в гости являться. Дождемся утра.

Шершавый ствол широкой сосны полностью скрывает могучий торс от наших глаз, среди тусклой зелени тайги форма сливается с окружающей средой. Иваныч выныривает неожиданно, бесшумно как тень, я не слышу ни шагов, ни дыхания.

– В прятки играешь, Миша? – ухмыляется подполковник.

– Пока вас ждал, ещё и с белками в шахматы успел перекинуться! – отвечает Иваныч.

– Михаил Иванович, а вы ничего не хотите мне сказать? – я освобождаюсь от рюкзаков.

Парашютная сумка сходу ложится под зад опустившегося подполковника, другой парашют Иваныч подгребает себе. Все ясно – мне придется самому себе искать место для пятой точки, так как рюкзаки тоже оказались захваченными. Большая валежина с вывернутыми корнями мало подходит на роль удобного кресла – по мшистому стволу снуют мокрицы и другая живность, торопящаяся найти приют до захода солнца.

– Смотря, что ты хочешь узнать, Саша. Если про грибы, то красные шляпки с белыми точками лучше обходить стороной. Если про ягоды, то сначала покажи нам, а после пробуй. Может про костерок? Так вон там я видел отличную сухостоину! – Иваныч неторопливо копается в рюкзаках, доставая тушенку, хлеб, яйца.

– А продукты-то у вас откуда? Федор же из погреба рюкзаки достал! – я искренне удивляюсь обилию съестных припасов.

– Мы каждый день сидели как на иголках, и у Федора появился определенный ритуал ежедневно обновлять содержимое рюкзаков. Ты об этом хотел спросить?

– Нет, я про то, как вы использовали меня для выучки ребят, – я сглатываю слюну, но все-таки отвожу взгляд от выложенных продуктов.

– Что на голодный желудок воздух сотрясать? Вот принесешь дровишек, тогда и поговорим! – отрезает Иваныч.

Подполковник пожимает плечами, и взгляд карих глаз мечтательно поднимается ввысь. Весь его вид показывает, что он вообще не знает – для чего нужно собирать ветки, для пущего артистизма не хватало ковыряния носком берца в палой листве. Помогать со сбором дров никто, конечно же, не собирается.

Развели дедовщину! Оба берендея застывают в выжидательной позе.

Делать нечего и по скользким иголкам я иду ломать сухостой. Сумерки неторопливо ложатся на деревья, чахлые кусты и клочки хилой травы. Темнеет, словно гигантский киномеханик выключил свет, и теперь он медленно тухнет в полутемном зале тайги. Через пятьдесят метров я вижу, как старая береза накренилась на соседние деревья: вот-вот упадет, сухие ветви устилают землю, гнилые корни застывают над выросшей травой.

Громкий треск нарушает умиротворенность засыпающего королевства. Я ломаю сучья, они возмущенно хрустят в лесной тишине. Набираю целую охапку, чуть не падаю по дороге, пока несу. По пути примечаю несколько больших ветвей – надо бы их притащить на ночь.

Когда возвращаюсь, то вижу, что берендеи сотворили небольшой костерок и разложили пищу на куске ткани. Облупленные яйца поблескивают боками в свете костерка, зеленый лук напоминает стрелы, хлеб выложен ровными кусками в форме башенки. Им бы рестораторами работать, вот только тушенка не открыта.

– А мы тебя ждем! Дай-ка ножик? – спрашивает приподнявшийся на локте Сергей Анатольевич.

– Так у меня его нет, – я сбрасываю охапку чуть поодаль от импровизированного стола.

– Как же без ножа банки-то открыть? – наивно интересуется Иваныч.

– Может об ствол шарахнуть? – я показываю на лежащую валежину, среди мха торчат обломанные сучья.

– Да лучше об голову. Твою! Это же надо – лететь в тайгу и не прихватить ножа! – цокает языком подполковник.

Ясно, опять разыгрывают. Хотят высмеять неумеху городскую, ну что же – правила игры ясны, остается снова окунуть старичков в лужу. Какой же способ мне показывал старый рыбак? Вспомнить бы реалии жизни до Игры…

– Пакетик целлофановый найдется? – я делаю вид, что озадаченно чешу голову.

Станиславский сразу бы сказал: « Не верю!», но тут может и обойдется. Подполковник указывает на скомканный кусок пленки возле рюкзаков:

– Бери, ты наверно хочешь подышать в него, для успокоения? Фильмов американских насмотрелся? Но учти, у нас клея нет!

– Вместо клея можешь взять сосновую живицу! – хохочет Иваныч.

Ну-ну, смейтесь-смейтесь. Эх, как же любят взрослые дядьки подтрунить над молодежью, мол, мы знаем, мы пожили. Теперь лишь бы не облажаться, не дать повода почувствовать себя на высоте, а то опять придется тащить рюкзаки, может и Иваныч до кучи свой отдаст.

Я прижимаю банку боковиной к груди и упираюсь пальцами в другой бок, сверху надавливаю на пальцы ладонью и слегка прожимаю жесть. Потом переворачиваю банку вмятиной к себе и делаю ещё углубление, под углом к первому.

– Ты сейчас звездочку делаешь, ниндзя малолетняя? – смеется подполковник.

– Да, мало ли кто к нам заявится, а тут и звездочка будет. И гость наестся заодно, если не промахнусь! – пыхчу я, стараясь углубить вмятину.

Два прогиба встают под углом один к другому, третья сторона остается нетронутой. Положив банку в пакет, принимаюсь сжимать плоскости днищ банок от одного прогиба к другому. Все легче и легче прижимаются края, с хлопком рвущейся жести лопается место сгиба, на пакет выплескивается немного желатина.