Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 1 [litres самиздат]

– Кто? – вытягивает шею тетя.

– Наталья. Троих с собой забрала, когда их в больнице останавливала. Я находился рядом, двоих осилил, но к ней не успел.

Тетя ахает, прикрыв рот ладошкой. Иваныч сочувственно поджимает губы и кивает.

– Зато Сашка успел уйти, – Иваныч показывает глазами на меня.

– Неужто, Пастырь вернулся?

– Вряд ли, последняя кровь ещё жива.

Тетя тяжело вздыхает и покачивает головой.

– Хорошо, я сохраню Сашку.

Мы с Евгением озадаченно переглядываемся, не понимая – о чем идет речь. Похоже, что наше недоумение заметили.

– Да, ребят не задерживай особо. Кому-то ещё домой добираться! – Михаил Иванович кивает на Евгения.

– Тогда чего же мы стоим? Быстрее проходите, каждая минута на счету. Бывай, Иваныч. Береги себя! – тетя захлопывает калитку и связывает концы веревок с мешочками.

Иваныч угрюмо кидает взгляд на тетку и ухмыляется. Невысокий дощатый забор по внутреннему радиусу окружает толстая веревка со знакомыми красными мешочками. Такую же веревочку я видел у ребят в «Медвежьем».

– Теть Маш, так ты в курсе всего? – спрашиваю я, пока заходим в узкий коридор сеней.

Евгений заинтересованно оборачивается:

– В курсе чего? Меня просветите?

– Рано тебе ещё знать! Всему своё время… А ты, Сашок, пока прикрой рот и побереги нервы друга! – тетя открывает обитую полосатым матрацем дверь. – Проходите. Ты, сразу же мыться, а ты, парень, бери две корзинки и бегом в машину. Когда наступит время, тогда и наговоритесь.

Мы входим в небольшую прихожую, соприкасаемся плечами. По правую руку, за стеклом межкомнатной двери, светлеет просторная комната, слева же несутся ароматы из небольшой кухни. Горделиво возвышается русская печь. Рядом с побеленным боком желтеют лакированными стенками широкие корзины, наполненные до краев крупными грибами. Белые и подберезовики разбавляются шляпками подосиновиков.

– Ого, какие тяжелые! – Евгений присаживается у корзин и натыкается на хмурый взгляд тети Маши. – Давай тогда, Сань. Попозже увидимся.

– Давай, Жень. Спасибо за помощь! – я обнимаю друга на прощание.

– Живо! Я провожу, а ты ступай в баню! Через сенцы направо, белье на скамейке. Ну, а ты чего встал? – тетка сухоньким кулачком толкает Евгения в бок.

Того выносит наружу. Тетка идет следом, я за ними. Наблюдаю, как сгорбившись под тяжестью корзин, выходит Евгений, а тётя Маша захлопывает дверь.

Сени проводят в большой дровяной чулан, где сквозь щели крыши пробиваются лучики заходящего солнца. В них пляшут пылинки, двигаются то вверх, то вниз, в зависимости от колебаний воздуха. Я толкаю обитую вагонкой дверь в стене чулана.

Сквозь маленькое окошко падает тусклый свет. На веревочках горделиво висят дубовые, березовые, даже можжевеловые веники. В воздухе парит необыкновенный аромат. Ожидание чего-то хорошего, очищающего наполняет тело, даже мурашки проскакивают от ощущения скорой помывки.

Сбрасываю прочь пропахшую рыбой одежду – на невысокой скамейке ждет чистый джентльменский набор: трусы, майка, трико.

Открываю дверь в пышущее жаром банное помещение, навстречу летят клубы горячего влажного пара. Первый вдох слегка обжигает легкие. Влажный пар царит по всей маленькой парной, капельки пота выступают на краснеющей коже.

Присев на обжигающую скамью, я вдыхаю раскаленный воздух, чувствую, как тело покидает усталость, и на её место приходит умиротворение. Спрессованные мышцы понемногу расслабляются.

Слегка привыкнув к температуре, плещу на несколько булыжников, обложивших металлический дымоход. Шипит. К потемневшему потолку взлетают клубы пара, тут же жар хлещет по горячему телу. Волна блаженства накрывает с головой, и я вытягиваюсь на лавке, нагретое дерево обжигает живот. Почти физически ощущаю, как из меня выходит накопившаяся грязь. Довольно жмурюсь. Прокатываются расслабляющие волны жара. Дышать можно через раз, зато прочистился нос.

А-а-а-а!!!!

На пике блаженства, когда мышцы полностью расслабились, на меня выливается водопад ледяной воды. Я истошно ору, тут же слетаю с лавки и бросаюсь в угол. Успеваю стыдливо закрыть промежность руками.

– Да ладно, чего там не видела? Я же тебя маленького подмывала, – подкравшаяся тетка ставит кадушку на лавку. – Запомни, что нельзя расслабляться. Никогда нельзя. Даже когда будешь на жене и то одно ухо должно быть поднято. Это тебе первый урок, многому придется ещё научиться. А покуда ложись, попарю от души.

На тетке ночная рубашка до пола. Она, ничуть не смущаясь, выливает на освободившуюся скамью ковшик кипятка и кивает головой. Я покорно ложусь – стыдно-то как…

– Да я сам смогу попариться! Чего водой-то плескаться? Можно же и словами объяснить.

– Словами бы понял, но вскоре запамятовал, а такое вряд ли когда забудешь. Да и сам не сможешь нормально попариться – жалко себя будет. Ложись, говорю, не брыкайся! Веник жесткий, как и твоё будущее обучение, так что готовься, – тетя Маша вытаскивает из запарочной кадушки связку еловых лап.

– Лучше березовым или дубовым! Может не надо еловым-то?

– Надо, Федя, надо! Держись теперь.

Хлясть, хлясть, хлясть…

С оттягом, с прихлестыванием, с нагнетанием пара.

Хлясть, хлясть, хлясть…

По всему телу бегут мириады иголочек, кожа скрипит под ударами веток.

Хлясть, хлясть, хлясть…

Водопады воды, волны жара, запах ели… Расслабление раскатывается по телу, глаза сами собой закрываются, скамейка улетает в бездонное небо, а вместе с ней улетаю и я…

– Да ты никак поплыл, милай? Совсем в душах да ванных ослаб? Иди тогда в предбанник – хлебни кваску, да в избу ступай. Чайник поставь, я покуда тоже сполоснусь, – тетя выливает ковшик на камни, густой пар гейзером бьет в потолок.

Действительно, в голове царит такая же пустота, как в бескрайнем синем небе. Слегка пошатываясь, я выбираюсь из парной. Осенний промозглый воздух приятно окутывает распаренное тело – клубами валит пар от покрасневшей кожи.

Банка с холодным квасом блестит возле чистой одежды. Я аккуратно поднимаю, чтоб не выскользнула из мокрых рук, и отхлебываю ядреный настой. В голове появляются далекие отзвуки мыслей, легкая музыка и пересвист канареек. За дверью раздаются хлесткие удары веника, и шипит подливаемая вода. Пусть её, завзятую банщицу, а я, пошатываясь, отправлюсь в дом. О многом надо бы подумать, но голова как пустой бочонок – ни одной мысли.

Чайник урчит на плите сытым, обласканным котом. Я оглядываюсь по сторонам, вытираю капли набежавшего пота. В небольшой кухоньке спартанская обстановка: несколько тяжелых табуреток, тонконогий стол под синей клеенкой, плита на две конфорки и старенький кухонный комод. На широком печном шестке подбоченились горшки, сковороды. Словно худой охранник возле них красуется рогатый ухват.