Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 1 [litres самиздат]

– Показывайте, мужички, куда идтить-то надо? – я выхожу в летнее утро.

Хмурые мужики машут рукой и топают вдоль деревни, позвякивают подкованными каблуками на булыжниках. Я следую за ними. Думаю по пути – каких бы небылиц наплести, чтобы чарку поднесли поглубже?

Просыпается утопающая в зелени деревня. Синеют боками камешки слив и блестят малиновой дробью кусты черешни. Петухи горланят как в последний раз, радуются солнцу. В заклетях у домов петушиное горлопанство обсуждают гогочущие гуси.

Белеют боками мазанки, почти возле каждой красуется сухой и поджарый конь. Наш полк временно расквартирован в Заблудове. Гусары постоянно в боевой готовности, могут по одному кличу вскочить в седло. Правда, ежели с «музами» ночуют, то клич придётся повторять дважды.

Подходим к крайней мазанке. С первого взгляда она ничем не отличается от других, на второй взгляд видно, что с хозяином что-то не так. Там прореха в крыше, там рваный угол пузыря на окне – глаз подмечает мелкие детали неурядицы. Не может быть такого у деловитых поляков, значит, хозяин либо болеет, либо редко здесь показывается.

Один из мужиков ударяет в потемневшую от времени дверь. Та беззвучно отворяется, на пороге никого.

– Заходите! Чаво мнетеся? – командует дребезжащий голос.

Ой, и не нравится мне в этой мазанке, вроде и нет ничего тревожного в сидящем на полатях старике, но какое-то непонятное чувство ноет под ложечкой. Так и хочется плюнуть на настойку, на мужиков с дедом, да бежать со всех ног без оглядки.

У меня тоже прокатилась внутренняя дрожь, похоже, я перенимаю эмоции от людей, чью реальность вижу.

– Пришел, значитца. Садись за стол да внимай словам моим, – старик в длинной ночной рубашке смотрит сквозь нас.

– Долгих лет, дедушка! Сказали, что мне речи разводить, а тута слушать придется? Может, тогда пойду я? Не досуг лясы точить, время-то военное, – я разворачиваюсь к выходу, когда на плечо ложится дубовая ладонь.

– Подожди, служивый! Дело сурьезное, твоего барина касаемо. Послушай старика, и подумай, как дальше быть, – мужики кивают в сторону стола.

– Так и быть, уважу старость. Говори, деда, чего накопилось? – я сажусь за грубо сколоченный стол и наливаю из кринки молока. Хоть что-то, коли не предлагают настойку.

– На барина твоего хороброго, да на фельдмаршалов рассейских объявлена охота, – вещает старик с печи. – Корсиканец назначил за каждого награду в виде большого села.

– Ну, рассмешил, деда! Да Денис Васильевич гордится, что является личным врагом Бонапарта. На раутах-балах так скромно и провозглашает на весь зал. Может, чего нового скажешь? – я не могу удержаться от смешка.

– Нового хочешь? Не людям корсиканец объявил сию награду, – отвечает старик.

От таких слов холодеет на душе, я осматриваюсь в поисках икон. Так вот что смущает – в мазанке нет красного угла.

– Да ты крестись на небо, чай, рука не отсохнет, – угадывает мои намерения старик. – Сынки, покажите ему нечисть, о которой я толкую.

Кряжистые мужики поднимают с пола тяжеленую крышку, и открывается темнота подвала. Туда уходят деревянные ступени.

– Пойдем, Митрий, не пужайся! Зверь не опасен, – говорит один, пока второй запаливает факел. – Игра у нас идет старинная, вот и споймали одного из игрочишек…

– Игра? Дурни что ли, во время войны играться?

– Да ты посмотри, а потом и слово молви.

Под мазанкой расположился большой зал с громоздкой клеткой в углу. В неровном свете пляшущего огня из-за бурых прутьев на нас зыркают глазищи огромного волка. Сверху хлопает крышка, я вздрагиваю от неожиданности.

Хриплое рычание существа леденит и сковывает тело. Волосы шевелятся на макушке от вида зверюги. Волк покачивается на задних лапах, передние опущены к шерстистым бокам. И не волк это вовсе, а человек в шкуре волчьей… И не человек, а волк вставший на задние лапы… Ужасть какая-то, будто волк бабу какую оприходовал, а она и выносила этакое чудище.

– Свят-свят-свят! – рука сама творит крестное знамение.

Волк щерится зубастой пастью, глядит на меня и вроде как всё понимает.

Похож на того самого перевертня, которого я переехал машиной…

– Вот каким нелюдям обещана награда, – гудит мужик с факелом. – Оборотни, изгои рода человеческого. Могут быть как людьми, так и зверьми.

Волчара смотрит сквозь медные прутья с такой ненавистью, что будь я менее тверд – прожег бы две дымящиеся дыры, как от пушечных ядер. Я ловлю себя на том, что беспрестанно крещусь.

– Откройте дверцу, сразимся честно! – рычит оборотень, растягивая слова.

– Ага, поищи дураков, не для того за тобой охотились, чтобы потом отпускать, – усмехается мужик с факелом.

Взревевший оборотень кидается на решетку и тут же отлетает к стене. Жалобно скулит, вылизывая дымящиеся лапы. Я пытаюсь пригладить вставшие дыбом волосы – плохо получается…

– Меди боятся? – спрашиваю я у мужиков, когда мы осторожно поднимаемся наверх.

– Только заговоренную, остальную просто не любят, – отвечает мужик, вынимая из кармана красное яблоко с выбитыми рунами.

– А это чавой-то такое? – спрашиваю, когда вижу, что мужик подносит белеющий черенок к факелу.

– Оружие супротив них, медная бомба. Фитиль тлеет три секунды, как подожжешь – сразу же бросаешь! – мужик поджигает «черенок» и швыряет в подвал.

Захлопывается тяжелая крышка.

Внизу гулко ухает, земля ощутимо качается под ногами, с полки соскакивает пузатый горшок и разбивается на осколки.

– На штейште, – вспоминаю я слова полусонного хозяина.

– А теперича спустись и посмотри: на какое счастье, – хмыкает старик с полатей.

В лицо ударяет удушливый дым, когда открывается подпол. Откашливаемся и спускаемся вниз.

В земляных стенах застряли осколки бомбы, некоторые вырыли приличные ямы. Толстые прутья посечены, в клетке лежит голый окровавленный человек. Разбитые губы силятся что-то, но грудь, пронзенная во многих местах, последний раз опадает, и оборотень затихает.

– Все запомнил? Понял, почему награда такая и кому? – спрашивает старик, когда я выбираюсь наружу, и поясняет. – Если убьют оборотни одного из фельдмаршалов, то на растерзание им дается целая деревня. И супротив никто не пискнет.

Даже тогда шла охота на людей. И в ту пору были свои охотники…И этот мужик, побрить его, помыть – вылитый боец из другого сна!

Братья остаются внизу, я пытаюсь привести в порядок мысли. Даже икота окаянная привязалась.

– Да, деда, запомнил. Где ж мне теперь заговоренных бомб набраться-то? – никак не удаётся пригладить торчавшие волосы.

В желудке круговерть – срочно нужен свежий воздух.

– В ларь залезь, да возьми две, больше не нужно. Нам ещё самим отбиваться, – старик поднимает сухощавую руку, указывает на кованый сундук под окном.