Геннадий Башунов - Не люди

– А когда старик пришёл в себя, он сказал, что позовёт Друга, – злорадно сказал Эрли. – Так что тебе крышка, оборотень!

– Я не оборотень.

– Да ладно? А как же ты тогда прикинулся Керагом?

– Я не прикидывался. Я был с чёрным чужаком у Серого Зверя. Я договорился с ним, чтобы он, никого не трогая, ушёл прочь, а мы зажили как прежде.

– Не дури мне голову! Серый Зверь убивает любого, кого коснётся!

– Не любого. Тот, кто обладает даром Друга, остаётся жив.

– Ты слышишь, Эрли? Я же говорил тебе, что это наш Хасл!

– Дерьмо коровье это, а не наш Хасл. Он дурит тебе голову, придурок. А ты, урод, если ещё хоть слово скажешь, я отрежу тебе язык. Это и к тебе относится, Нерек!

Хасл попытался пожать плечами, но получил лишь очередной тумак между лопаток. Остаток пути до разрушенной фермы они прошли молча.

Их встретили семь помятых и смертельно уставших живых и два трупа. Закутанный в окровавленный плащ Жерев лежал поодаль, его тело ещё сохраняло в себе какое-то подобие человеческой фигуры, но куда больше походило на куль с мясом. Чужак же, которого, видимо, зачем-то вытаскивали из неглубокой ямы, которую успел вырыть могильщик ночью, куда больше, чем лесоруб, походил на человека, как бы странно это ни звучало. Часть внутренних органов выпала из живота, части не хватало, размозжённое лицо… Окоченевшее тело валялось на боку, из ямы торчала одна нога, часть туловища и голова. И всё равно как будто у него с Хаслом больше общего, чем с Жеревом. Возможно, дело в том, что сам охотник впервые увидел в убитом чужаке обычного человека.

Их встретили приглушёнными возгласами и шёпотом. Больше удивлённым, чем обрадованным, но охотнику на это было плевать, он просто радовался тому, что видел людей.

– Нужно похоронить чужака, иначе чёрный разозлится ещё больше, – неожиданно для себя сказал он.

На его слова никто не обратил внимания.

– Где вы его нашли? – резко спросил Эзмел.

– На границе владений Серого Зверя, – отозвался Эрли. – Стоял на коленях и бормотал какие-то заклинания.

– Похож на Хасла, – высказался кто-то.

– Я и есть Хасл.

– Не слушайте его, – рыкнул старый рыбак. – Пусть с ним разбирается Друг. Я вызову его сегодня же после обеда, когда все мы поспим и приведём себя в порядок перед его прибытием. Когда он придёт, всё изменится, я обещаю. Никто больше не умрёт.

Хасл без удивления отметил, что Эзмел старается придать голосу как можно больше уверенности, но выходило у него плохо. Кажется, старик и сам не слишком-то верил своим словам.

– Нужно забрать Жерева, – сказал охотник. – Иначе мы найдём его тело без желудка и кишок, когда вернёмся. И закопайте чужака, иначе он разозлится.

– Кто – он? – раздражённо спросил Эрли.

– Могильщик, – ответил Хасл так, будто это что-то значило для людей.

Его снова начала бить нервная дрожь. Страх начал наконец возвращаться к нему. И этот страх был гораздо сильнее всех прошлых. Когда тебя пытаются убить какие-то незнакомцы, это одно, но когда друзья готовы прикончить тебя из-за одних только подозрений, это ужаснее всего. Если бы не Эрли, Хасл упал бы, и охотник был благодарен другу за эту пусть и невольную, но помощь. Сил едва хватало на то, чтобы не потерять сознание.

Эзмел долго смотрел в глаза молодому охотнику.

– Мы заберём обоих, чтобы показать Другу, – сказал, наконец, старый рыбак. – Эрли, отпусти его, пусть полежит. Хасл это или нет, ему нужно поспать.

Охотник облегчённо кивнул и, улёгшись на траву, мгновенно уснул. К счастью, на этот раз ему не снились никакие жуткие голоса. Он, лёжа на боку, качался на плоту посреди озера, а Мирека, лежащая рядом, держала его за руки так крепко, что он понял – их любовь навсегда.

Плот качался на лёгкой озёрной волне и тихонько поскрипывал. Хасл лежал на боку, на краю плота, уткнувшись левой скулой и носом в доски. В горле у охотника пересохло так, что каждый вдох давался с болью. Он двинул головой, вытягивая губы трубочкой, будто это помогло бы ему дотянуться до воды.

Вот только в озере плескалась совсем не вода.

Несмотря на то, что жидкость по цвету больше напоминала свежую кровь, Хасл мог различить дно озера, походившее на выжженную гневом древних землю у Бергатта. Под озёрной толщей охотник разглядел остов очень большой парусной лодки с тремя парами вёсел на случай безветрия. Дно судна было завалено изломанными костями.

На миг перед глазами Хасла встала дикая, неестественная картинка – три пары улыбающихся и разговаривающих людей, пятеро подростков, почти детей, и дюжина матросов и гребцов, под одеждой которых спрятаны ножи и странные, пахнущие смертью и злобой, безделушки. На палубе выставлены корзины с едой и напитками, скамьи застелены невероятно красивыми покрывалами. Отдыхающие – люди со странными, как у недавнего чужака, лицами – разговаривали, играли с детьми, двое мужчин забросили за борт удочки и спорили о том, сколько рыбы они наловят без «искусства», регулярно обвиняя друг друга в мухлеже.

Это было странно. Горы диковатой на вид еды, рыбалка как будто для развлечения, а не для прокорма. Странное отношение отдыхающих к матросам, будто те малые дети, которым нужно рассказывать, что делать. Это была картина из другого, неправильного, мира. Но никого из присутствующих на лодке это не смущало.

Хасл смотрел на происходящее в лодке будто бы с двух ракурсов. Или в разные временные моменты – лодка словно одновременно и покачивалась на лёгкой озёрной волне, и лежала на мертвом дне. Люди были и живы, и мертвы.

Потому-то он и не удивился, когда картины начали стремительно смешиваться, дёргаться, переходя одна в другую.

Одна из женщин со смехом берёт с подноса пирожное, откусывает, и её лицо и кисть превращаются в кровавое месиво, брызжущее кровью в разные стороны. Хасл понял, что это был сигнал, так как гребцы и матросы бросают вёсла и хватаются за ножи и те странные безделушки. Охотник знает: у них нет шансов против пятерых отдыхающих, но всё же двоих они успевают забрать с собой. Они умирают, их глаза лопаются, они задыхаются, на их телах из ниоткуда появляются страшные раны… Им конец.

Но у одного из матросов есть что-то такое, что переламывает ход битвы, последнее средство. Вернее, завершает драку абсолютной ничьей, потому что после использования этого все на лодке превращаются в обгоревшие силуэты, засыпанные жирным чёрным пеплом.

И лишь она, та, что откусила то злополучное пирожное, ослепшая и сходящая с ума от боли, бултыхается в озёрной воде. Она не сможет доплыть до берега, но продолжает сопротивляться. Лодка с несколькими пробоинами идёт на дно, а злоба людей, умерших на ней, начинает отравлять воду, делая её непригодной для человека на долгие годы.