Геннадий Башунов - Не люди

На второго мечника тем временем наседал пастух. Хуторянин ранил его в руку, но не слишком серьёзно, сам же получил за это ощутимый укол в бедро. Теперь же, поняв, что преимущество не на его стороне, хуторянин швырнул меч в пастуха и бросился наутёк.

Но его перехватил могильщик, оставив мальчишке добивать поверженного противника. Велион врезался убегающему в спину, сбивая с ног, наступил на него, придавливая к земле, и, ухватив за волосы, дёрнул голову на себя. Кривой кинжал прошёлся по открытому горлу жертвы, разделав его почти до позвоночника.

Тем временем пастушонок с хрустом пробил второму хуторянину височную кость и застыл, согнувшись и опираясь на воткнутое в голову противника копьё. Мальчишка тяжело дышал, из его рта капала слюна.

Велион хлопнул парня по плечу, а потом, поняв, что тот вот-вот либо блеванёт, либо потеряет сознание, схватил его за куртку на загривке и тряхнул.

– Что там? – рявкнул он в лицо мальчишке, кивая в сторону дома. Но у того уже закатывались глаза. – Побудь с ним, – буркнул он пастуху, с руганью пытавшемуся остановить кровь. – Посидите здесь пока.

Могильщик поднял меч убитого хуторянина и побежал туда, где ещё продолжалась драка.

Впрочем, драки уже никакой и не было. Велион увидел, как Хасл пытается ножом отбить удар сабли, как клинок отлетает ему в голову и сбивает с ног. Викле, должно быть, решил, что победа у него в кармане, и ещё раз замахнулся, чтобы добить охотника, но в этот же момент на него налетел Крамни со своим двуручником. Одним ударом он прорубил голову главы хуторян до середины носа. На пару секунд они замерли, а потом Викле начал оседать на землю.

Сухорукий с невнятным возгласом подбежал к Хаслу, но тот уже сам пытался подняться на четвереньки.

Могильщик, наконец, добрался до места заключительного акта сражения. С головы охотника капала кровь, однако рану из-за волос рассмотреть было невозможно. Скорее всего, удар клинка пришёлся плашмя.

– Это всего лишь рассечение, – подтвердил догадку могильщика Сухорукий. – Что, все они подохли?

– Нет, – буркнул Крамни, с хрустом выдёргивая меч из головы своей жертвы. – Младший заперся в доме с бабами. Нужно достать его во что бы то ни стало: он подстрелил Нишева.

– И демоны с ним. Со всеми ними.

Сухорукий подобрал один из ещё горящих факелов и зашвырнул его на крышу большого дома.

– Ты что делаешь, старик? – рыкнул Крамни. – А как же запасы и инструменты?

– Запасы вон там, в амбарах, инструменты там же. Скот, может, и в доме, но если он и передохнет, горожанам ведь придётся покупать мясо у нас?

Глава изгоев фыркнул.

– Тогда надо подпереть двери, чтобы не выбрались. Сжигать весь дом не обязательно, пусть задохнутся в дыму. Могильщик, поможешь?

Велион помогал Хаслу подняться. Он оглядел двор, на котором то тут, то там валялись трупы, среди них был и один пастух – в его груди торчала стрела, он умер, едва успев спуститься со стены. Ещё один как минимум серьёзно ранен. Они же убили семерых. Этого достаточно, чтобы бабы и дети сдались на милость победителям. Полная капитуляция. А у них полная победа, от которой нет никакой радости.

Ведь стоит лишь немного подумать, как становится понятно – сколько бы еды хуторяне ни запасли, их не больше двух с половиной десятков едоков, и их запасов на горожан не хватит в любом случае. Если пощадить хуторян, ситуация с продовольствием станет ещё хуже.

Меньшее зло, да, могильщик? Вот так оно выглядит?

– Это ваша жизнь, а я здесь чужак. Делайте, что считаете нужным, но я в сожжении женщин и детей участвовать не собираюсь.

Впрочем, Крамни не стал дожидаться его ответа. Двое пастухов, пришедших с заднего двора, уже помогали своему главарю подпирать двери копьями. Об окнах можно было и вовсе не беспокоиться – хуторяне сами заколотили их, готовясь к нападению. Плач, доносящийся из дома, перешёл в обречённый вой, когда дым начал проникать внутрь. Дверь попытались выбить, но изгои хорошо её заблокировали. Крыша занималась огнём всё сильней, уже слышалось жаркое потрескивание горящего дерева.

Могильщик выругался и отвернулся. Хотелось прирезать каждого из этих ублюдков. Но… но всё идёт так, как идёт.

– Мирека, – едва слышно прошептал Хасл. – Мирека…

Неожиданно его правая рука с чудовищной силой сжала плечо могильщика.

– Мирека! – взревел Хасл, отшвыривая сдерживающего его человека. – МИРЕКА!!!

Он рванул вперёд, в один миг перекрывая большую часть расстояния, отделяющего его от дома. Но остальное ему даже не нужно было проходить. Призрачные руки протянулись к дверям.

– Эй, парень, ты…

Крамни едва успел увернуться от двери, которая вылетела из проёма так, будто её изнутри выбило тараном. Хуторянки вывалились наружу, но и их всех расшвыряло по сторонам. Хасл буквально подлетел к дому, ворвался в пустой дверной проём и подхватил Миреку, безвольно лежащую у дверного проёма – её едва не раздавили свои же.

Слышались стоны и проклятья, но охотнику было на них плевать. Он уселся прямо на землю и принялся баюкать свою возлюбленную, находящуюся в полубессознательном состоянии. Никто из хуторянок и детей сильно не пострадал, даже те, которых расшвырял магией Хасл.

Некпре выл и, валяясь на земле, благодарил за спасение. К нему уже приближался Сухорукий.

– Твой отец предал моего сына, – сказал он, в тот же миг, как его нож вонзился в шею младшего сына Викле. – За это ты и умираешь.

Хасл полубезумным взглядом обвёл хутор. Дым от крыши валил чёрными клубами, но огня уже не было – охотник затушил его, сам не поняв, как. Если хуторянкам не найдётся места в городе, они смогут вернуться…

Нет. Плевать. Главное, что Мирека жива, вот она, в его руках. Девушка заплакала, и Хасл гладил её волосы, не зная, как успокоить. Она не пыталась вырываться, но в его руках как будто была статуя, а не живая девушка.

И тут Хасл понял, кто его держал. Вернее, не держал, а поддерживал, не давал упасть. Помогал. А он…

Могильщик. Что с ним?

Хасл нашёл его взглядом. Велион поднимался с земли, из его носа хлестала кровь, рубашка стала совсем чёрной из-за разошедшихся швов на боку, но он был жив, и это главное. Они живы.

Могильщик поднялся, пошатнулся, цыкнув, ощупал раненый бок, угрюмо посмотрел на оставшихся в живых и погибших хуторян, потом уставился на Хасла. Снял перчатку с правой руки, утёр голой ладонью лицо, перепачканное кровью и грязью, сплюнул и устало сказал:

– Всё, блядь, из-за баб.

Могильщик шипел и ругался сквозь зубы, надевая на себя рубаху. Умельцев, способных зашить рану на боку, среди пастухов не нашлось, пришлось затянуть рёбра в тугую широкую повязку, мгновенно напитавшуюся кровью. Впрочем, всё было не так уж и плохо – разошлось только три шва из восьми.