Алексей Кондратенко - Катрина: Реквием ангела, исповедь демона

— Не извиняйся. Однажды я решил, что хочу знать о тебе все.

Катрина посмотрела в темноту. Так печально. Казалось, само время расступилось перед её взором. Она кивнула и начала говорить:

— Стояла весна 1744 года. Ночи были безветренные. Как сейчас, — Катрина обвела глазами пронизанную лунным светом улицу. — Шел всего лишь 27 год моей жизни. Зан ещё оттачивал мои навыки наемницы. Массовое переселение сербов, вызванное репрессиями турецких отрядов против христиан, помогавших австрийцам в минувшей войне[1], опустошило многие села. Минул срок, когда крестьяне должны были отдать нам десятину в пять голов скота на откуп. Чтобы взамен мы не тревожили их народ и не пили кровь их людей. Такие пакты мы заключали со многими селами. Минул срок, но скота из деревни Влашаци не было. Мы великодушно ждали месяц. Мой отец не разгневался. Наоборот. Ведь значит, не мы нарушили договор, а крестьяне. Когда голод стал давать о себе знать, мы выдвинулись. Влашаци располагались в восточной Сербии у подножья Хомольских гор. По дороге в деревню нам встретился юнец оттуда родом. На наши расспросы он рассказал, что стало причиной их неповиновения. Недавно во Влашацы с заработков вернулся сын старосты. Суеверия односельчан стали чужды человеку, воевавшему и много лет разъезжавшему по дальним краям. Страха перед моим кланом сын старосты не испытывал. Ему пришлось не по нраву соглашение, заключенное между старостой и Заном. Взбунтовалась молодая душа. Уверенный в своих силах, сын старосты убедил отца, что их народ сможет одолеть нас с помощью османских властей. Что мы никакие не вампиры, а жадные землевладельцы, грабящие крестьян. Они донесли местному турецкому военачальнику Ягыз-аге о самоуправстве нашего клана. Ягыз-ага расположил в их селе военный отряд для установления порядка. И вот, чувствуя защиту османов, крестьяне решили не выполнять договор, заключенный с нами. Узнав об этом, мой отец дозволил извести всех жителей деревни до последнего. Их бунт был непростителен. Да и наша жажда брала свое. Разгневанные, распаленные голодом крови, мы, как чума, налетели на несчастное крестьянское селение. Сперва мы расправились с отрядом Ягыз-аги. Потом принялись за крестьян. Мы резали их лошадей, мы жгли их дома. Среди полыхающих построек мы убивали спасающихся мужчин, матерей, сестер, братьев. Кровавый пир, что мы устроили, потрясал ещё живых. Вера в вампиров вновь вернулась к крестьянам, когда они узрели, как гибнет их родня, как рвется некогда живая плоть, крича и моля о помощи. Безнадежные мольбы уносились в ночь. Никто не пришел им на помощь. Старосту, его семью, сына и деревенский совет мы заставили смотреть на наказание за их ошибку. Их мучительный конец. Меня опьянила сила клана Вэллкат над людьми. Я считала этих крестьян своей собственностью. Их жизнь и смерть лежали в моих руках, как поводья судьбы. Мы ворвались в ещё один дом. Я и двое моих подданных. Мужчины и юноши бросились сражаться с нами, защищая семью. Завязалась схватка между моими подданными и четырьмя обезумевшими от паники крестьянскими храбрецами. А я услышала плач, — взгляд Катрины стал отрешенным. Блеск в темноте, она отвела глаза в сторону. Голос её дрогнул. — Такой чистый, журчащий, как летний ручеек. Детский.

Догадки о том, что произошло дальше, придавили меня тяжелым грузом. Катрина продолжала.

— Ребенок, — прошептала она. — Я нашла ту комнату, где молодая мать отчаянно пыталась успокоить напуганного пятилетнего малыша. Всего пять лет, не больше. Столько прошло с тех пор, как я потеряла жизнь на тот момент. Мне казалось, ребенок ещё помнил пение райских ангелов, слышанное перед тем как прийти в этот мир. Вот чья кровь смоет грехи отцов, подумала я тогда. Мать собиралась убежать с ним через окно, а напуганный ребенок выдал их. Они не успели. Я стояла позади. Слева. Как лукавый. Мать поняла, что я здесь, потому что ребенок перестал плакать. Она вытолкнула мальчишку в окно. Закричала на меня, закрыла собой путь. Истинная материнская храбрость. Мне было немного жаль её, ведь её старания тщетны. Поэтому я убила её быстро. Поэтому, и не только. В конце концов, мне нужен был её сын. Я чувствовала, что он моя жертва. Это было ощущение особой связи между мной и мальчишкой. Голод указывал на него. Я выпрыгнула в окно в тот момент, когда испуганный ребенок забежал в разгромленный дом через дорогу. Мальчик был так напуган, что не заметил охваченной пламенем крыши своего убежища. Невообразимо сильно я желала его крови и едва помню, что было дальше. Помню только, как нагнала его, подхватила и повалила на землю, — Катрина раскрыла пальцы и посмотрела на свою ладонь. — Совсем худенький, его грудная клетка размером почти с мою руку. Тонкая, как паутина кожа, пропускающая аромат крови поддалась моим зубам, не успели мы ещё приземлиться. Мы упали в дверях комнаты, потолок которой мерцал огнем. В мальчишке было не много крови, но эта кровь оказалась одной из самых сладких, что мне довелось вкусить. Истинный кровавый мед. Я не могла остановиться. Я убила ребенка. Когда, насытившись, я поднялась над ним, его безжизненное тело стало белее всех мертвецов, которых я только видела. И вдруг меня обжег чей-то взгляд. Я подняла глаза, и увиденное приковало меня к полу. На стене, на полке стояли иконы, светясь золотом в огненном мерцании горящего потолка. И я поняла, что мою вину видели. И испугалась. И в это ужасное мгновение осознала свои грехи совсем не так, как осознавала их прежде. Лики на иконах были суровыми и сострадающими. Я не могла пошевелиться и выносить их взгляды. Но неведомая сила держала меня на месте. Я убила дитя , звучало у меня в голове. Вновь повторяясь и повторяясь. Я смотрела на тело мальчика, впервые ощущая мерзость и отвращение, оттого, что его жизнь была украдена мной и теперь текла по моим венам. Величие лордоков, в которое я верила, в тот момент обратилось в стыд. Я ощутила себя ничтожным вором жизни. И не было в том величия. И чтобы избавиться от этого отвратительного чувства, я готова была разодрать свои вены, лишь бы вернуть мальчику его кровь, но ведь ничего уже не изменить. Я упала на колени, убоявшись воздаяния за мои дела. Убоявшись мысли, что воздаяние будет справедливо и страшно́. Горящий потолок стал рушиться. Огненный свет залил всю комнату. Языки пламени с яростным ревом объяли стены, схватились вокруг икон, а иконы не загорелись. Стояли в обрамлении пламени, святясь золотом, и ничего от огня им не делалось. Ты можешь это вообразить? Моим глазам предстала невероятная картина… Затем мои одежды стали тлеть. Я думала, что сгорю. Пламя одно из немногих средств, способных убить лордока. И я готова была умереть. Лучше прямо там, чем ждать кары. Но сила, приковавшая меня к полу, отпустила меня. И я смогла убежать. В глубочайшем смятении и ужасе, — её глаза заблестели в темноте, и Катрина замолчала.