Алексей Кондратенко - Число начала

Вдруг нежные женские ладошки закрыли мне глаза. Сердце забилось с бешеной силой, казалось, оно рвется наружу, а я стою, боясь повернуться к Марине. Она прижалась к моей спине, я слышу ее дыхание на своей шее, ее ладошки на своем лице, и мне достаточно даже этого, лишь бы это мгновение длилось вечно. По телу разлились свет и тепло, идущие от Марины, и моя душа успокоилась в ее присутствии. Все хорошо. И теперь так будет всегда.

Я чувствую, что Марина улыбается, и на душе становится еще светлее. Я тоже улыбаюсь.

— Я так скучаю, Марина. — тихо говорю я в туманный ночной воздух. — Мне без тебя так плохо.

А она крепче меня обнимает, и я чувствую, что она продолжает улыбаться, но и она печалится из-за нашей разлуки.

— Знаю, — тихо шепчет она мне на ухо. — Знаю, дорогой. Знаю. Но так распорядился Свет. Не горюй обо мне, не беспокойся, все будет хорошо. Меня теперь никто не обидит, никто не сможет, да и некому. Но сейчас не это главное. Марк, милый, мне столько нужно тебе сказать…

Последние слова прозвучали с долей тревоги. Я повернулся к ней, отбросив страхи, что не увижу ее, если обернусь. И она стояла передо мной, смотрела с таким теплом, так мягко. Она еще красивее прежнего. Посреди темноты, словно в теплом луче невидимого летнего света стоит моя Марина. Она мягко улыбается мне, а взгляд становится серьезным, взволнованным.

— Марк, послушай, это очень важно, — ее глаза меняют выражение, становясь умоляющими, слегка скорбными. — Прошу, милый, прошу, беги. Беги, как только она попросит. Беги без оглядки. Несись что есть мочи! Прошу.

— Марина, о чем ты говоришь? Куда бежать? Кто меня об этом попросит?

— Просто запомни, милый. Запомни это. Она жертва своих тяготений, — Марина с грустью посмотрела мне в глаза. — Это все из-за него.

Мимо нас пронесся поток холодного зловонного ветра, который чуть не сбил меня с ног. В ветре прозвучали неясные слова. Чей-то грозный свирепый голос. Я повернулся туда, куда унесся ветер, и увидел сквозь серебристые клубы тумана приближающуюся вдалеке темную фигуру. Он шел словно с того конца пропасти, казалось, он идет по воздуху, и бездна для него не преграда. Его тень пролегала через всю крышу и заканчивалась у моих ног. И ничто, даже густой туман, не могло поглотить его тень, настолько она была черна. Тень имела большие костлявые крылья, сложенные за спиной, а уши на тени были острыми, торчащими кверху, словно рога.

— Бежим! — повернулся я к Марине, но не увидел ее рядом.

Ее нигде не было. Она ушла. А он и его страшная тень приближались, и становились все ближе и ближе.

Я бросился на поиски выхода в подъезд на лестницу. Бежал долго. Выбился из сил. Иногда он пропадал из виду. Зато то справа, то слева по воздуху, где-нибудь в тумане проносилась на крыльях его ужасная тень во много раз больше меня. А иногда он снова появлялся позади и продолжал преследование своим угрожающе спокойным шагом.

Вдруг ноги заплелись, и я упал лицом в холодную мокрую траву. По лицу растеклась боль, горячая словно кровь. Я поднялся на четвереньки и осмотрелся. Моего преследователя нигде не было. Но и я уже был не на крыше.

Туман выплывал из-за невысокого холма впереди, за которым мерцал призрачный свет. Вокруг, уходя в темноту, возвышались то там, то тут памятники и статуи. Свет за холмом сверкнул, словно молния. Ближе к холму высился раскидистый вяз, под которым вырастало нечто, что привлекло мое внимание. Я поднялся на ноги и направился к дереву. Когда я подошел к вязу то увидел, что под ним возвышается надгробная плита на метр от земли. Но мне никак не разобрать, что на ней написано.

Я понял, что держу в руке розу. Алую, нежную розу, которую принес сюда, на кладбище специально для этой могилы. Только до сих пор я не могу прочесть, что написано на камне. Я занес руку над могилой, чтобы бросить розу и вот я разжимаю пальцы и вижу, как роза медленно отправляется в свое маленькое путешествие. Она летит, не торопясь, вращаясь вокруг своей оси. Ее листья на стебле, украшенном шипами, подрагивают от ветра.

И снова вспышка молнии где-то в небе за холмом, освещающая все вокруг. Голубой свет разливается по траве, дереву, исчезают тени, холодный свет освещает надгробный камень и розу. И теперь я могу прочесть, что на нем написано.

Роза не успела упасть, вспышка молнии погаснуть, а тени вернуться на свои места, как ужас, истинный неподдельный ужас, сковал меня. Написано на камне могильном было имя:

МАРК МЕЕРСОН

Я открыл глаза.

Ярко светило солнце. Всю комнату заливал невесомы прозрачный утренний свет.

Глаза тут же сощурились. Слишком светло. Наверное, часов десять утра. Мне бы следовало отправиться на работу, но я знал, что этого сегодня не сделаю. Нужно отдохнуть как следует в лучах теряющего с каждым днем свое тепло осеннего солнца.

Я потянулся, лежа на кровати, зевнул, не открывая глаз. Чувствовал, что сон еще где-то недалеко. Не торопился подняться, вдруг еще засну. Было бы неплохо.

И тут я рывком сел в кровати, вспомнив все произошедшее вчера вечером. Эти воспоминания нахлынули на меня тяжелой волной.

«Не может быть!» — пронеслось в голове.

Однако все что я помню, случилось в действительности. Свидетельством тому служила боль множественных ушибов, растяжений и синяков, лишь усилившаяся после сна. Но этого оказалось слишком мало, чтобы поверить во всю ту чудовищную дикость, что происходила вчера. Для подтверждения своих воспоминаний я обвел комнату взглядом. Все лежало так, как я помню, сумка с вещами у кровати, одежда сушится на батарее, пленок от фотокамеры нет. Все так. Все было. И это не сон.

— Твою мать…

Рывком соскочил на пол, надел смятую высохшую рубашку и принялся ходить по комнате взад и вперед в изножье кровати. Потом остановился перед окном, щурясь от солнечного света и потирая рукой ноющую шею. Меня заставило остановиться воспоминание о ночном визите Катрины в мою спальню. Я уставился в подоконник ничего не видящим взглядом. Она меня так и не укусила. Она приходила не за этим.

Сегодня Катрина сдержала данное мне слово.

И это очень важно.

То, что таилось в тени за закрытой дверью, ведущей из спальни, уже не казалось мне настолько пугающим. Я направился в гостиную. Оттуда в коридор падал такой же, как и в спальне, яркий солнечный свет. Часть комнаты уже виднелась, и Катрины там не было. Приближаясь, я смутно почувствовал, что что-то не так. С тревогой в душе, еще не успев ничего осмыслить, я зашел в гостиную, стены которой озарялись, охваченные солнцем.

Из тающей треугольной тени, падающей от шкафа, донесся умоляющий душераздирающий стон:

— Марк!

Катрина забилась в угол на полу и беспомощно закрывалась руками от света. Ее тело пробивала мелкая дрожь. Она дышала так, словно задыхалась. Золотящийся поток света разливался по всему полу, заползал на стену, отрезая ей путь в тень коридора и почти касаясь ее удивительно белых ног.