Далия Трускиновская - Шайтан-звезда (Книга вторая)

– Если ты желаешь мне блага, сделай так, чтобы я соединилась с аль-Мунзиром, – кротко попросила Абриза, с притворным смирением опустив голову. Она чувствовала, что ее игра сильно раздражает молодого царя, и наслаждалась этой женской победой.

– Я не знаю, что было между вами из близости тогда, когда он охранял тебя, о госпожа, но прекрасно помню, как он отзывался о тебе во время нашего последнего совместного пира, – заявил аль-Асвад. – И это не были речи человека, сжигаемого любовью!

– А мог ли он говорить при тебе иначе?

– Он мог говорить при мне все, что угодно, клянусь Аллахом! И если бы он пожелал тебя – он сказал бы мне прямо, и я подарил бы тебя ему, ибо…

– О аль-Асвад, разве я – твоя невольница?

– А разве ты не в моей власти?

Они стояли друг против друга – и Абриза снова ухватилась за рукоять джамбии, подаренной Джабиром аль-Мунзиром, а аль-Асвад, видя это, изготовился, по всей видимости, вывернуть красавице вооруженную руку.

– С каких это пор я в твоей власти? – прошипела Абриза. – Я могу покинуть этот дворец, когда захочу!

– Нет, клянусь Аллахом! Вся Хира твердит о том, что я ввел тебя сюда, но не женился на тебе, – а что скажут люди, если ты покинешь дворец?

– А что они сказали, когда его покинула Джейран? Только то, что женщины не хотят царя Хиры и убегают от него без оглядки!

Абриза чересчур увлеклась спором, чересчур возжелала победы – и последние ее слова явно были излишними.

– Я не могу ударить женщину, как бы ни желал этого, – с немалым трудом совладав со своей яростью, сказал аль-Асвад. – Но повторяю – ты в моей власти! Я прикажу собрать караван, и тебя отвезут к твоему отцу, и ты не достанешься ни аль-Мунзиру, ни мне. Это будет справедливо, клянусь Аллахом! Мой брат узнает об этом и вернется ко мне, а вместе с ним, очевидно, и Хабрур с Джеваном! Готовься к отъезду! А до того часа тебя будут строго охранять.

– Как ты полагаешь, о аль-Асвад, разве любовь моя такова, что ее можно вытравить из сердца приказами? – осведомилась Абриза. – Ты можешь отправить меня к отцу – но я по пути сбегу, и отправлюсь искать аль-Мунзира, и непременно найду его, и мы о чем-нибудь договоримся! Ибо любовь к аль-Мунзиру – это как колодец со сладкой водой, внезапно появившийся в пустыне, это как дорогое вино, навеки опьянившее душу! Ни одна женщина не любила тебя так, о счастливый царь, и, я надеюсь, не полюбит!

– Какой прок утоляющему жажду от сладкой холодной воды, если он утонул в ней? – насмешливо спросил аль-Асвад. – Какая сладость пьющему чистое вино, если он им подавится? У тебя не осталось больше пути к аль-Мунзиру! Если ты найдешь его, он не прикоснется к тебе, пока не снесется со мной! А я сделаю все, чтобы спасти его от тебя, о пятнистая змея!

– Да, я люблю того, кто ко мне несправедлив, и хочу того, кто меня не хочет, и при этом я испытана наблюдением соглядатаев! – пылко воскликнула Абриза. И так велико в этот миг было ее чувство к Джабиру аль-Мунзиру, что Абриза словно взлетела ввысь на гребне высокой волны, как те волны, которые она видела, когда плыла на венецианской галере в земли арабов. И она заговорила стихами:

Изумленный этим бурным порывом и лицом Абризы, Ади сделал шаг назад.

Ему случалось видеть священную ярость на лицах воинов в сражении и он, будучи сам подвержен такой ярости, ценил ее, поклонялся ей и считал одним из наилучших даров Аллаха. Аль-Асвад не ожидал встретить подобное чувство в ущербной разумом и нестойкой в вере – однако оно сверкало в ее черных глазах, и воительница на путях любви показалась ему прекраснее и опаснее воителей на путях погонь и схваток.

Абриза же, выкрикнув стихи, окаменела, ибо осознала, что прекрасное безумие вернулось к ней, и сила вновь родилась в ее груди, и продолжается полет, и никому нет дела до того, что крылья несут совсем в другую сторону!

Стихи, желанные стихи вернулись к ней – и по этому безошибочному признаку она поняла, что вся ее замысловатая и порой непонятная ей самой ложь преобразилась в правду, а правда эта была – любовь к аль-Мунзиру.

И сердце ее наполнилось радостью, и Абриза вдруг расхохоталась, глядя на растерявшегося царя.

Он повернулся и вышел, не прощаясь. Он опомнился уже за порогом комнаты, где все еще звучал смех, но вернуться уже не мог.

Евнух Масрур склонился перед ним, стараясь заглянуть в лицо – а оно под золотой маской, как догадывался умудренный годами евнух, исказилось от возмущения и злости.

– Шайтан вселился в эту женщину, – сказал аль-Асвад. – Хорошенько следите за ней, не спускайте с нее глаз, охраняйте ее – она может причинить себе немало бед.

– Хорошо, о господин, мы будем смотреть за ней, – отвечал евнух.

Договорившись с Джейран о том, какие слова он скажет Хашиму (а не Шакунте с Барзахом), Хайсагур покинул помещение, куда через разрушенный дверной проем забрались по веревке остальные четверо мальчиков, и выбрался наружу известным ему лазом, недоступным для обычного человека. Именно этим путем он проник в Пестрый замок, а знал он тайну лаза от здешних горных гулей, которые и рассказали ему, как их отцы жили в замке и как были изгнаны оттуда новыми владельцами. Но он боялся, что не сумеет пробраться там, будучи обременен ребенком, и потому нашел для мальчика иной сравнительно безопасный путь – тот, которым бы не протиснулся он сам.

Хайсагур собирался внедриться в тело одного из часовых, чтобы в таком благопристойном виде дойти до Хашима и подготовить вместе с ним поход за угодившей в ловушку Джейран. О том, что это именно ловушка, он знал доподлинно – аш-Шамардаль допросил невольников, уверился, что ребенка из замка еще не вынесли, посмотрел с самой высокой башни на лазутчиков, тех самых, что возвели на престол аль-Асвада, и приказал не чинить препятствий никаким вооруженным людям, стремящимся проникнуть в замок. А вот любого человека, пусть даже безоружного, стремящегося этот замок покинуть, следовало предавать смерти скорой и беспощадной.

Если бы Хайсагур был один – он бы преодолел препятствие после захода солнца и в облике гуля, ибо ночью он видел не хуже, чем днем, поступь его была бесшумна, а силой его Аллах наделил немалой. Но он не мог явиться к людям в своей истинной плоти, хотя припрятал неподалеку хурджин со своим имуществом. Во-первых, там не было накладной бороды с усами, а во-вторых, Хайсагур боялся, что до ночи случится еще много неприятностей.