Нил Гейман - М - значит магия

– Прекратите, - сказала миссис Уитакер. Она разлила чай, вынув из шкафчика две чашки лучшего фарфора из своего единственного сервиза, которые доставала только в самых особых случаях.

Они сидели молча и пили чай.

Когда они закончили, они пошли в гостиную.

Галахад осенил себя крестным знамением и приподнял Грааль.

Миссис Уитакер пристроила яйцо и камень на то место, где раньше стоял Грааль. Яйцо так и норовило скатиться на пол, и она прислонила его к фарфоровой собачке.

– И правда прелестно, - сказала миссис Уитакер.

– Да, - согласился Галахад. - Прелестно.

– Может, возьмете чего-нибудь на дорожку? - спросила она.

Он покачал головой.

– Кусочек пирога, - сказала она. - Сейчас вам, может быть, и не хочется, но вы еще вспомните о нем через пару часов. И, наверно, вам стоит сходить в туалет. Теперь давайте я его заверну.

Она показала ему, где туалет, и пошла на кухню с Граалем в руках. В буфете у нее с Рождества хранилась праздничная оберточная бумага. Она завернула Грааль в бумагу и перевязала шпагатом. Потом она отрезала большой кусок пирога и положила его в бумажный пакет. Еще она положила туда банан и пачку плавленого сыра в фольге.

Галахад вернулся из туалета. Она подала ему пакет и Святой Грааль. Потом она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Вы милый юноша, - сказала она. - Смотрите, осторожнее там.

Он обнял ее, а она сказала ему «Кыш!», прогнала с кухни и закрыла за ним дверь. Она налила себе еще чаю, и всплакнула, утирая глаза бумажной салфеткой. Звук подков эхом разносился над Готорн-Кресент.

В среду миссис Уитакер осталась дома.

В четверг она пошла на почту за пенсией.

Женщину, сидевшую за прилавком, она не знала.

– А где Мэри? - спросила миссис Уитакер.

Женщина за прилавком взглянула на нее поверх голубых очков, стекла которых были сделаны в форме капель, покачала головой в седых, подцвеченных синькой кудрях, и пожала плечами.

– Уехала, с молодым человеком, - ответила она. - Верхом на лошади. Что вы на это скажете? Я вообще сегодня должна была работать в Хитфилде. Мне пришлось попросить Джонни привезти меня сюда, пока не найдут замену.

– Ну что ж, - сказала миссис Уитакер, - разве не прелестно, что для нее нашелся молодой человек?

– Для нее, может быть, прелестно, - отрезала женщина за прилавком, - но кое-кто сегодня должен был работать в Хитфилде.

Миссис Уитакер прошла к дальним полкам. На глаза ей попался потускневший серебряный сосуд с длинным носиком. Судя по ярлычку, налепленному на него, он был оценен в шестьдесят пенсов. Он был чем-то похож на низкий и длинный чайник.

Миссис Уитакер нашла книжку от Миллза и Буна, которую еще не читала. Она называлась «Ее единственная любовь». Она взяла книгу и сосуд, и пошла к прилавку.

– Шестьдесят пять пенсов, - сказала женщина за прилавком, взяла в руки серебряный сосуд и принялась его разглядывать. - Какая забавная штука, правда? Сегодня утром принесли.

По выпуклым бокам сосуда шла надпись из древних угловатых китайских символов, а сбоку была приделана элегантно выгнутая ручка.

– Что-то вроде масленки, видимо, - продолжала она.

– Нет, это не масленка, - сказала миссис Уитакер, которая точно знала, что это такое. - Это лампа.

К ручке лампы бурым шпагатом было привязано тонкое металлическое кольцо, ничем не украшенное.

– Вообще-то, - добавила миссис Уитакер, - если подумать, я, пожалуй, возьму только книгу.

Она уплатила пять пенсов за книгу и поставила лампу обратно на дальнюю полку. В конце концов, думала она по дороге домой, ей и ставить-то ее некуда.

Бездомные бродяги оставляют на воротах, деревьях, и дверях знаки, чтобы дать друг другу понять, что за люди живут в домах, мимо которых они проходят. Наверно, у кошек тоже есть что-то подобное: как иначе можно объяснить, что под нашей дверью год за годом неизменно появляются бездомные кошки, брошенные, голодные, блохастые?

Мы берем их в дом. Мы кормим их, мы выводим блох и клещей, мы везем их к ветеринару. Мы платим за прививки и - унижение из унижений - за то, чтобы их кастрировали.

И они остаются жить у нас: на пару месяцев, на год, навсегда.

Появляются они в основном летом. Мы живем за городом, как раз на таком расстоянии, чтобы горожане сочли возможным бросать своих питомцев у нас под боком.

У нас никогда не живет больше восьми кошек, но редко - меньше трех. На данный момент популяцию кошек в моем доме составляют: Гермиона и Под, соответственно полосатой и черной масти, две безумные сестрицы, обитающие в моем кабинете на чердаке и с остальными кошками не общающиеся; Снежинка, голубоглазая длинношерстная белая кошка, которая несколько лет наслаждалась жизнью дикаря в лесу, прежде чем променять свободу на мягкие диваны и кровати; и последняя, зато самая крупная - Чапа, дочка Снежинки, тоже длинношерстная и похожая на подушку в рыжих, черных и белых пятнах. Однажды, еще совсем крошечным котенком, она едва не задохнулась в гараже, просунув голову в петли старой сетки для бадминтона. Когда я ее нашел, почти мертвую, мы думали, что она не выживет, но она, к общему удивлению, оправилась и выросла самой доброй из всех встречавшихся мне кошек.

А еще есть черный кот. У него нет имени - он просто Черный Кот, явившийся с месяц назад. Мы сперва думали, что он вряд ли намерен остаться надолго: он не был похож на бездомных кошек, поскольку был достаточно хорошо упитан; с другой стороны, вряд ли его просто выбросили на улицу - для этого он был слишком стар и самоуверен. Он был похож на маленькую пантеру и двигался, словно клочок ночи.

Однажды летом мы обнаружили его под нашим ветхим крыльцом. Он сидел там и поглядывал наружу: самец, с виду лет восемь-девять, глаза желто-зеленые, дружелюбный, абсолютно невозмутимый. Я решил, что он забрел к нам с соседней фермы или усадьбы.

Мне надо было уехать на пару недель, закончить книгу. Когда я вернулся, он все еще жил под крыльцом, где спал в старой кошачьей корзинке, которую нашел для него один из детей. Однако его было почти невозможно узнать. С него клочьями сходила шерсть, и на голой серой коже были видны глубокие царапины. Одно ухо было изжевано едва ли не в клочья. Под глазом виднелась глубокая рана, а нижняя губа была разорвана. Он похудел и выглядел уставшим.

Мы отвезли Черного Кота к ветеринару, который прописал ему антибиотики, и давали ему лекарство каждый вечер, подмешивая к кошачьим консервам.

Мы не могли понять, с кем он дрался. Со Снежинкой, белоснежной красавицей, нашей почти дикой королевой? С енотами? С крысохвостым клыкастым опоссумом?

Каждую ночь его раны становились хуже - то мы видели, что у него изодран бок, то на следующее утро весь его живот был исполосован следами когтей и кровоточил.