Андрей Мартьянов - Беовульф

С христианским Раем куда сложнее – примитивным «умрете праведниками, сами увидите» не отговоришься, варвары на смех поднимут!.. А вот в таком лесу могут и уверовать.

– На Скандзу похоже, – неожиданно подтвердил мысли епископа Эрзарих. – Неиспорченное место, чистое. Нет здесь обычного измельчания и изъянов. Земля черная, а не серая, гнилью не пахнет, воздух такой, словно родниковую водицу пьешь…

– Заметил, ни единого погибшего дерева, поваленного ствола? – задумчиво продолжил Ремигий. – Палая листва не перепрелая, а сухая, золотом отливает. Там, позади, весна только-только в свои права вступает, снег грязный, почерневший. Тут снега вообще нет. Зато подснежников не пересчитать, самых разных. Все цветет, новая жизнь бурлит, как в первые дни после Сотворения. Весна мира, вот что мы видим. Чудом сохранившаяся весна мира.

– Не знаю, что видишь ты, годи, а я вижу дорогу, – вернул епископа к реальности Эрзарих. – Самую натуральнейшую дорогу. Нахоженную. Остановимся, посмотрим, может и узнаем, что за люди здесь бывают… Или нелюди.

Извивавшийся промеж тысячелетних ясеней путь порядком зарос молодой травой, но колея различалась ясно. Не было никаких сомнений в том, что дорога используется, причем не только всадниками или пешими. Раз есть колея, значит и повозки были.

– Лошадей под узду, идем медленно, смотрим в четыре глаза под ноги, – сказал лангобард. – Человек на дороге всегда что-нибудь да потеряет, а мы найдем…

– А в какую сторону идем?

– Как и раньше, к восходу. Путь чуть уклоняется к полуночи, но это не страшно, большой крюк не сделаем. Какая разница, где именно мы выйдем к реке? Если вообще выйдем, а не останемся в этой пуще навсегда.

Ремигий поперхнулся. Историй о зачарованных лесах он слышал на своем веку немало, но почему-то большинство из них повествовали о Британских островах, но никак не о Галлии или Германии.

Сюжет этих баек обычно сводился к двум вариантам: человека заманивали в колдовской лес разнообразные нелюди, а потом, в зависимости от их настроения, обычаев и характера, смертный или становился риксом, женившись на прекрасной владычице альбов, или пожирался злокозненными троллицами, способными принимать облик обольстительных девушек, а на самом деле являвшихся чудищами-людоедами.

Все подобные легенды с редким единодушием гласили: выйти из зачарованной пущи невозможно никогда и никому, оттого и доверия к ним мало – откуда известно, что славный воин Рагнарис из рода Амалунгов взял в жены бессмертную, с глазами как изумруды и косами, словно из белого золота отлитыми? Сказки, одним словом.

Конечно, сказки. До тех пор пока с такой вот сказкой лицом к лицу не столкнешься.

Лес-то ох какой особенный! Того и гляди набредешь на нимф или дриад, танцующих на цветочной поляне!

– Ага! – громко сказал Эрзарих, наклонился и поднял порванный кожаный шнурок, на котором болтался металлический кругляш. – Я же говорил! Смотри!

– Значит, все-таки люди, – с облегчением признал Ремигий. – Это утешает.

Может быть, отдельные представители древних и незнаемых народов любят серебряные украшения и амулеты – сие достоверно неизвестно, – однако никакой сид или карлик наверняка не стал бы носить на шее монету с изображением Галлы Плацидии, вдовы императора Констанция и сестры Гонория Флавия.

Монетке было самое большее семьдесят пять лет, а судя по истертости профиля цезариссы, она долго ходила в обороте, пока неизвестный варвар не пробил дырочку и не украсил себя старинным сестерцием.

На оборотной стороне монеты поверх христианского креста острием ножа или кинжала было выцарапано сочетание рун «огонь-защита-солнце-молния», что однозначно свидетельствовало: последний владелец амулета был германцем и поклонялся Бальдру и Доннару.

– Кожа ремешка ломается, значит пролежал он здесь долгонько, – заключил Эрзарих. – С минувшей зимы или осени. Иначе кожа бы истлела или летом ее сожрали бы жуки. Следов копыт на дороге не видно. Получается, люди были в лесу зимой и шли по слежавшемуся снегу. Вон там видишь канавку? Колесо телеги застряло в глине, повозку пришлось раскачивать и выталкивать, из чего становится понятно, что телега была тяжелогруженой.

– Да, и впрямь, все очень просто, – кивнул Ремигий, выслушав вполне разумные доводы лангобарда. Охотника и воина не обманешь примитивными загадками. – Но кто были эти люди и что именно везли?

– Вспомни слова Хильдегунды. Nefelungen, «люди тумана», капище – небось туда подношения и переправляли… Жаль, я не послушался, приходить на чужое капище не следует, особенно если оно принадлежит племени, о котором ничего не известно.

– Разве совсем ничего? Они не такие как все, – повторил епископ слова старейшины ругов. – Мыслят иначе, семей не заводят. Непонятно…

– То-то и оно, непонятно, – вздохнул Эрзарих. – Слухи о народе Вотана, что добровольно ушел в мглу, конечно, ходят, да не все верят – как так можно, без рода, без племени жить?

– Ты ведь живешь?

– Ты моя семья. И Северин. И госпожа Корнелия. Я не свободен.

– Ах, чтоб меня! – Епископ почувствовал, как лицо залилось краской. – Конечно!

Ремигий напрочь забыл об этом деликатном обстоятельстве: по закону лангобард доселе являлся рабом Корнелии Альбины, Северина и, следовательно, его преподобия.

По большому счету Эрзарих не имел никакого права носить оружие, ходить в дружине Гунтрамна, участвовать в тингах и жить в мужском доме. Впрочем, варвар с присущей своему племени практичностью счел, что если господа о его рабстве не распространяются и даже не упоминают, значит и самому помнить незачем. И тем более кому-нибудь рассказывать.

Родственников у Эрзариха не осталось, выкупить его никто не мог. Выкупиться самому? Руки не доходили, да и зачем? Риск был один: если франки в Суасоне узнают – могут и убить, причем не нарушая закона! Да только убить истинного, природного лангобарда куда сложнее, чем кажется.

– Вернемся домой – будешь свободен, – решительно сказал епископ. – Хотя нет, так нельзя… Я духовное лицо, Церковь не одобряет рабовладения, особенно клиром, грех это. Возьми землю в горсть, Эрзарих, сын Рекилы.

По законам варваров отпустить раба было куда проще, чем у римлян – эмансипация рабов в Империи сопровождалась длительным ритуалом. Лангобарду же было достаточно бросить землю через плечо в сторону бывшего хозяина в знак того, что поношений и убытков от господина не терпел, и это последний долг, который Эрзарих отдает епископу. Ибо из земли все родилось, и в землю все уйдет – нет ничего дороже земли.

– Иди на все стороны света, куда пожелаешь. – Закончить краткий обряд надо было обязательной ритуальной фразой. – Но если хочешь, останься при мне, будешь не слугой, а другом.