Александр Прозоров - Дикое поле

Часть собранного сена шаманка посушила, кое-что забросила в молоко вместе с пленками грибов — сами шампиньоны съела. Потом долго колдовала над кувшином, постоянно таская его из одного места в другое, ставя то в тень, то на солнце, припевая над ним какие-то молитвы или заклинания. Впрочем, как подозревал Тирц, она просто соблюдала тепловой режим, не давая зелью сильно перегреться или остыть.

По прошествии восемнадцати дней она заварила в небольшой глиняной пиале кипятком сушеные растения, выдержала почти до обеда, потом выпила настой и принялась разжигать огонь. Потом, постоянно ловя глазом пламя, начала кружиться, тихонько себе подвывая.

Тирц кинул у входного полога несколько подушек и развалился на них, с интересом наблюдая за зрелищем.

Она кружилась все быстрее и быстрее, и у русского уже у самого начала кружиться голова, и он начал терять счет времени. Лишь голова колдуньи с прикованным к огню взглядом казалась словно насаженной на кол.

— А-а-а! — Она внезапно упала, распластавшись на коврах и тяжело дыша.

Александр дернулся было помочь, но вовремя спохватился — а вдруг это часть ритуала?

Шаманка пролежала минут пять, потом зашевелилась, поднялась во весь рост. Постояла. Уверенной походкой дошла до ифрита и села рядом.

— И что сказала прародительница? — поинтересовался он.

— Разве ты не знаешь? — удивилась женщина. — Я еще не входила в земли духов, я лишь постучалась в дверь. Когда дверь откроется, духи позовут.

— Интересная технология, — зевнул ифрит. — Долго ждать?

— Нет. Меня зовут всегда. Бабка рассказывала, когда шаманка стареет, духи начинают звать ее не каждый раз, а все реже и реже. Нужно успеть передать умение внучке, иначе дверь может закрыться навсегда, и род навсегда забудет дорогу к прародительнице.

— Оказывается, даже духи любят баб помоложе. — Тирц окинул ее взглядом и довольно хмыкнул: — Ничего, тебя еще надолго хватит.

У него даже появилось желание протянуть руку, стиснуть невольнице грудь, но он передумал — нечего от камлания отвлекать.

Неожиданно колдунья завалилась на бок, испуганно оперлась рукой, выпрямилась, дотянулась до кувшина с перебродившим молоком, принялась жадно пить. Поставила его на место, вскочила, снова закружилась у почти прогоревшего очага. Рухнула. Отлежалась. Отползла к Тирцу, без стеснения привалившись к нему, словно имела дело не со своим господином и владельцем, а со спинкой дивана. Схватилась за молоко, осушив крынку до половины. Немного посидела ровно, потом опять начала заваливаться на бок и тут же вскочила, снова устроив поначалу медленное, а потом все более и более быстрое вращение. Упала на ковры, изогнулась дугой и покатилась, словно и лежа хотела продолжать свой танец — пока не уперлась в стену шатра и не забилась в мелких судорогах.

Конвульсии продолжались довольно долго, но в конце концов начали потихоньку затихать. Колдунья приоткрыла глаза, попыталась встать на четвереньки, но плюхнулась набок, словно умирающая собака. Снова поднялась, и снова завалилась. Несколько минут полежала на боку, вытянув руки и ноги, потом снова встала на четвереньки и торопливо помчалась к выходу, мелко перебирая руками и ногами — но не рассчитала направления и влетела головой в стенку шатра.

— Ни хрена ты кефирчику опилась, — покачал головой Тирц. — Ходить уже разучилась.

— Мне… надо… — прошептала шаманка.

— Ох, блин, — вздохнул Александр. — Все так и норовят мне на шею усесться.

Он перекинул ее через плечо, вынес в степь на полверсты от ставки и опустил в высокую густую траву.

Шаманка на получетвереньках отбежала немного в сторонку, присела. Тирц с интересом наблюдал за тем, как она пытается удержать равновесие, а когда шаманка выпрямилась во весь рост, натянула шаровары, а потом со всего размаха грохнулась на спину, плюнул, подобрал и отнес назад. Положив невольницу на персидский ковер напротив входа, он накрыл ее тонким шерстяным одеялом.

— Черт с тобой, завтра расскажешь. Обезьянка.

— Прародительница сказала, что станет тебе помогать ради спасения своей правнучки, — с закрытыми глазами прошептала шаманка. — Что похожих на тебя много, и она устанет рассказывать про всех, кто чего делает. А самый близкий ифрит — женщина, Она худенькая и высокая, с синими глазами и прямыми вороными волосами, остроносая. Всегда ходит с луком, черным и высоким.

— Юлька! — моментально вспомнил Тирц. Юленька из клуба «Черный шатун». Это хорошо, они поодиночке расползлись. Теперь я им поодиночке и объясню, как нехорошо было меня пинками гнать и приказов не слушать. Где она сейчас?

— Она живет в доме, который первым встретился вам весной в дороге на север.

— Ах, вот оно что… — Теперь ему совсем в другом свете представилось наличие пушек у мелкой русской крепостицы и мастерство, с которым неведомый лучник выбивал нукеров из строя. — Вот она, значит, где… Что же, тем лучше.

Он машинально поправил одеяло на плече шаманки и вышел из шатра.

— Ах, не может быть! — покачала головой Даша. — Неужели ты действительно можешь его натянуть, мой господин? Он же такой тугой.

Невольница снова попыталась оттянуть тетиву и покачала головой.

— Дай! — небрежно предложил Алги-мурза, взял лук, наложил тетиву на сгиб большого пальца — чтобы кожу не порезать, зацепил ее указательным пальцем, резким движением натянул лук почти наполовину и тут же отпустил: пальцу все равно без наперстка больно.

— Ого, вот это да! — в восхищении захлопала в ладоши полонянка. — Какой ты сильный, мой господин.

Разумом татарин понимал, что это всего лишь рабыня, полонянка, наложница, но восхищение девушки все равно льстило, и он жестом подозвал ее к себе, посадил рядом, перекинув руку ей через плечо и накрыв ладонью просвечивающую сквозь шелк грудь.

— Это еще что! Со старого лука пару лет назад на соревнованиях с янычарами в Балык-Кае я пустил пять стрел на расстояние двух полетов стрелы, и три из них попали в натянутую на щит шкуру овцы!

— Невероятно! — затаила дыхание наложница. — Наверное, все просто обезумели от восторга.

— Скорее, от зависти, — многозначительно ухмыльнулся Алги-мурза, свободной рукой дотянулся до чашки с прохладной водой, в которую, кроме того, был выжат сок из кисловатого, недозрелого граната. — Они едва не умерли от зависти.

На самом деле татарин не участвовал в соревнованиях, а лишь наблюдал за ними. А пять быстрых и точных стрел выпустил, подбив локтями округлый живот, османский наместник города Кароки-мурза, навсегда добившись непререкаемого авторитета у янычарского гарнизона. Да оно и понятно — ведь у султанского чиновника в руках был не просто лук — а лук, изготовленный самим Сулейманом. Из такого и он выпустит стрелу на полдня пути. Увы, Алги-мурзе приходится довольствоваться дешевым крымским луком, купленном в Мангупе за пятнадцать кобыл-трехлеток и трех необъезженных жеребцов.